Юозас Пожера - Рыбы не знают своих детей

— Конец, — вставая, сказал Шиповник. — С собой взять не сможем. Сейчас же поджигайте дом, чтоб никаких следов не осталось.

Он сам снял висевшую над столом керосиновую лампу, побрызгал на стены, облил труп Жильвинаса и зло сказал:

— Давайте спичку! Чего ждете!

Стасис чиркнул спичкой, поднес к стене, и пламя жадно вцепилось в смоченные керосином старые бумаги, начало извиваться, его язычки побежали по полу вдоль стены.

— Теперь к хлевам, — сказал Шиповник.

Словно от погони, они бежали в деревню, не проявлявшую никаких признаков жизни, хотя было ясно, что не глухие тут живут, не могли не слышать выстрелов… Но ни одно окно не засветилось, не приоткрылась ни одна дверь, не послышалось ни звука, только топот их ног… Стасис бежал вместе со всеми, слышал, как ухают сапоги мужчин, как они глубоко и с присвистом дышат, да и сам он хватал ртом воздух, словно его душили, но задыхался он от радости и тревоги. Сам Шиповник помог ему, не удосужившись осмотреть труп Жильвинаса: ружейную пулю нетрудно отличить от пистолетной… Только от ружейной пули, пронизывающей насквозь, может набежать такая лужа крови. Как же это не пришло в голову Шиповнику, который, несомненно, видел не один и не два трупа, изрешеченные пулями из пистолетов, автоматов и винтовок… «А может, прикинулся, может, спешка отодвинула минуту выяснения? Но теперь уже никто не докажет обратного, все будут знать только ту правду, которую расскажу я… Только мою правду… Свою правду Пятрас Лауцюс унес с собой. У меня не было иного выхода… „Только в самом крайнем случае можешь поднять оружие на человека…“ Хуже и быть не могло. Во всяком случае, для меня… Слава богу, еще ни один мертвец не воскрес… А патроны? А если Шиповник сосчитал выстрелы? Сколько патронов дал, конечно, знает… Нет сомнения, знает, сколько было в ладони… А если сосчитал, сколько выпустил, одного не хватит… Но и сам дьявол не подсчитал бы в такой заварухе, когда гремит со всех сторон. И не об этом он думал, когда из-под носа ушел Жаренас… Сам тоже строчил из автомата. Никто ничего не докажет. Все поглотило пламя…» Стасис, не останавливаясь, обернулся назад и увидел огненные столбы там, где стоял дом Жаренаса. Кончено! Теперь все… Слава богу, что не было Жаренене. Обоим уйти не удалось бы. Как знать, что теперь с Костасом… Счастье, что ни крупинки снега не осталось, а на голой земле или лесном мху ничего не увидишь, не пес — по запаху не найдешь, лишь бы не насмерть… Если насмерть, не поднялся бы, а ведь вскочил и убежал, словно потревоженный заяц.

Задыхаясь, хватая ртом воздух, они остановились перед дверью хлева Пятрониса. Ни сторожа, ни замка — ничего. Ни живой души, словно вымерли все. Даже дряхлый старик носа не высунет, хотя хутор Жаренаса пылает, огонь с шумом взбирается до самого неба, жутким светом озаряя стену леса, единственную лесную дорогу, дворы, поленницы дров… Скоро и здесь заполыхает. Крот уже исчез в распахнутой двери хлева, провалился в черную дыру, все они бросились следом, словно желая убедиться, на самом ли деле они нашли то, что искали. В темноте ничего не было видно, только повеяло теплом и уютом от сена, пота животных, запахов навоза, от этого спокойного дыханья лошадей, от шороха выбираемого сена; он будто возвратился в безмятежное детство, когда верил, что в ночь на рождество животные заговаривают человеческим голосом, и тайком подстерегал этот час, потому что было любопытно узнать, о чем они разговаривают между собой… Огонек спички выхватил сморщенный лоб Крота, перекошенное лицо, широкие ладони с толстыми пальцами; кони застучали копытами по деревянному настилу, захрапели, и спичка погасла, словно потушенная тревогой животных. Снова забренчал коробок, снова вспыхнул огонек, как далекая молния в черной ночи. Он увидел стоящего рядом Шиповника, наблюдал, как тот роется в карманах, потом грубо ругается, отвратительно ругается, кричит, долго ли они еще будут копаться, может, задницы отяжелели, приказывает немедленно поджигать со всех сторон и сует спички Стасису в ладонь, толкает вслед за Кротом. Коробок спичек маленький, тонкие палочки выскальзывают из пальцев, ломаются, он чиркает не тем концом, копается в кромешной темноте, пока у другой стены хлева в руках Крота вспыхивает пучок сена. Сено скручено жгутом, и кажется, что Крот собирается опаливать свинью, но там не свинья, там копна сдвинутого к стене сена вперемешку с этой проклятой соломой; пламя от факела Крота лижет копну, и в хлеву светает, словно взошло солнце… Лошади прядают ушами, бьют копытами, храпят, поворачивают головы в сторону огня, и в больших, наполненных испугом их глазах отражаются отблески пламени. Ближайший к двери саврасый пытается встать на дыбы в своем тесном стойле, но голова не поднимается выше яслей, крепкая цепь, словно укрощающая рука, осаживает лошадь назад к земле, он перебирает задними ногами, трясет головой и вдруг ржет, широко раскрывая пасть, даже белеют крупные зубы. А пламя уже потрескивает в нескольких местах, вползает в наполненные ясли, пожирает сено, лезет еще выше, к потолку, и Стасис задыхается, ему не хватает воздуха, и он, давясь кашлем, выбегает на двор, вытирает слезы, а в глазах все еще стоит охваченный ужасом конь и перекошенное лицо Крота… Кошмар! Бесконечный кошмар! Крестьянин собственными руками сжигает живыми лошадей! Даже в самой страшной сказке ничего подобного не услышишь, да и услышав, не поверишь в такое святотатство… А лицо, какое лицо! — словно в миг сладчайшей мести, словно эти лошади виноваты во всех его несчастьях и муках. И теперь, выскочив на двор, Крот поспешно закрыл дверь, оглядевшись, схватил кусок доски и подпер им это жуткое ржание, этот безысходный храп и стук копыт. Стасис и не глядя видел, как пламя заполняет все нутро хлева, хватает за ноги, за гривы лошадей, переливается через мечущиеся, прикованные цепями живые тела, и уже не соображал, на самом ли деле так было или померещилось, что чувствует запах горелого мяса… Этот запах заслонил все, что до сих пор острым осколком стекла буравило уголок мозга: и упреки Агне, и Жаренаса, и Жильвинаса, лежащего навзничь в луже крови с открытыми глазами…

И в это время со стороны пылающей, окутанной искрами усадьбы Жаренаса показалась летящая на бешеной скорости пароконная повозка.

— Стрибаки! — крикнул Клевер.

И те и другие видели друг друга, не могли не видеть, потому что деревня была освещена, как во время войны ракетами, от света которых, казалось, не спрячешься даже под землей. Стасис бросился за угол хлева, видел, как с летящей повозки скатываются на землю мужчины, узнал Чибираса, который уже бежал сюда, строча из автомата, и пули засвистели в воздухе, словно пчелы в медоносную пору…