Николай Шундик - Быстроногий олень. Книга 2

— Отойдите подальше, а то может взор-р-р-ваться! — предостерегающе произнес он, нажимая на «р». Некоторые девушки испуганно попятились. Это вызвало общий смех.

Когда дрова в печке загудели, Журба несколько минут молча наблюдал за печной дверцей и вдруг торжествующе крикнул, глядя на Солнцеву:

— Что я тебе говорил! В трубу идет дым! Не в дверцу, представь, а в трубу! За мной, товарищи! Полюбуемся с улицы на высокое искусство печника!

Вдоволь налюбовавшись дымящей трубой, комсомольцы вернулись в школу.

И тут послышался чей-то радостный, ликующий возглас:

— Смотрите, Эттын!

Все повернулись на голос.

За порогом, у открытой двери, стоял Эттын. Смущенный и обрадованный встречей с друзьями, он быстро и пристально оглядел комсомольцев, работавших на воскреснике, и остановил взгляд на Солнцевой.

— Что же ты там стоишь? — встрепенулась учительница. — Иди скорее, иди сюда, мы так по тебе соскучились!

Эттын мгновение помялся, не зная, какой ногой переступить порог, и вдруг с какой-то особой решительностью двинулся навстречу друзьям. Его немедленно окружили плотным кольцом. Эттын поворачивал голову то вправо, то влево, крепко пожимал протянутые к нему руки; подумав недолго над одним из вопросов, которые градом сыпались на него, он ответил.

— Вы спрашиваете, как я живу? Да так вот… видите?.. — Юноша не закончил и с ожесточением постучал деревянной ногой об пол. — Вот как живу!

Наступила напряженная тишина. Оля почувствовала, как холодок пробежал у нее по спине. Она смотрела в худое лицо комсомольца, на котором выражение радости вдруг сменилось угрюмостью, даже скорбью, и отказывалась верить, что перед ней Эттын. Полгода назад это был беззаботный восторженный юноша, почти мальчик, теперь перед ней стоял человек, казалось, уже проживший большую, трудную жизнь.

— На неделю приехал к вам, — вздохнув, продолжал Эттын, — потом опять в Илирнэй поеду… на колхозного счетовода учиться. Охотником-то мне уже никогда не быть… Потом, когда выучусь, в наш колхоз на работу вернусь.

— Пойдем-ка, Эттын, со мной, — неожиданно предложила Оля. И обратившись к остальным комсомольцам, добавила: — Не обижайтесь, ребята! Я знаю, всем вам с Эттыном хочется побеседовать, но я как комсорг в первую очередь хочу поговорить с ним.

Эттын послушно пошел за Солнцевой. Усадив гостя у себя в комнате, Оля быстро подогрела чай, накрыла на стол. Эттын наблюдал за ней с мягкой, грустной улыбкой. В широко раскрытых черных глазах его появилось прежнее восторженное выражение.

— Оля, я хочу тебе большое спасибо сказать за твои письма мне в больницу, особенно за последнее письмо, — промолвил Эттын, по-прежнему безотрывно наблюдая за девушкой. — Скажи, есть у тебя эта книга… О Павле Корчагине?.. Хочу прочитать ее.

Солнцева села на стул против Эттына и, положив свою ладонь на его крепко сомкнутые руки, сказала:

— Для того я и позвала тебя, чтобы дать ее, эту книгу. — Открыв стол, Солнцева вытащила «Как закалялась сталь». Вот смотри, здесь я написала, что дарю тебе на память. Прочти книгу, внимательно прочти. Ты поймешь, как хорошо комсомольцу иметь такое сердце, какое оно было у Корчагина…

Эттын бережно взял в руки книгу, прижал к груди и тихо сказал:

— Спасибо тебе, Оля, большое спасибо. Я знал, что когда увижу тебя, то у нас… все хорошо получится…

— Что ж, давай чайку попьем, о делах твоих поговорим, — весело предложила девушка, наливая Эттыну крепкий душистый чай.

Когда Эттын ушел, Солнцева направилась к печке, у которой Журба все еще что-то доделывал, поправлял.

Комсомольцы уже разошлись по домам. Напротив Владимира по другую сторону плиты стояла Нояно Митенко, прибывшая накануне в поселок вместе с группой оленеводов.

— Послушай, Володя, пойдем в тундру. Оленеводы скоро в путь тронутся, на зимние пастбища. Нельзя тебе отставать, — говорила она, как-то по-особенному ласково глядя на Журбу.

Стоя у двери, Оля невольно залюбовалась девушкой. Нояно понравилась ей еще год назад при первой же встрече своей стремительностью, энергией, неугомонностью. В комнате отца она все поставила вверх дном, передвигая по-своему всю мебель. Перебегая из дома в дом в поселке, где она родилась и выросла, Нояно вносила с собой настоящую бурю. Расспрашивав у соседей о семейных новостях, она брала на руки детей, которые сразу же проникались к ней доверием, шутила, вспоминала смешные истории из своего детства, звонко смеялась. Нояно знала из писем отца, с какой любовью он относился к Оле, и потому в первый же день знакомства назвала ее сестренкой, с поразительной легкостью раскрыла перед ней свою душу, сумев рассказать, пусть сумбурно, порой отдельными восклицаниями, о своих жизненных стремлениях, вкусах, сокровенных мечтах. Поэтому Оля с такой же легкостью сразу прониклась к ней симпатией, почувствовав в Нояно близкого человека.

От матери-чукчанки Нояно унаследовала тяжелые длинные косы, смуглый цвет кожи и черное пламя подвижных, широко раскрытых глаз. На отца она была похожа своей богатой самыми различными оттенками улыбкой и выразительным взглядом, в котором, в зависимости от настроения, то мелькала лукавая искорка насмешки, то отражалось что-то ласковое, мечтательное, то вдруг проглядывало что-то серьезное, настойчивое, пытливое. Живость движений, еле заметная горбинка правильного носа и горячий блеск глаз делали Нояно похожей на южанку.

Заметив в дверях Солнцеву, Нояно протянула вперед свои стройные, смуглые руки и почти выпорхнула из-за плиты навстречу учительнице.

— Горит, Оля, хорошо печь горит! Володя, оказывается, такой замечательный печник!.. — воскликнула она смеясь. И схватив Олю за руки, потащила ее к печке. Любуясь девушкой, Солнцева многозначительно, с едва уловимой улыбкой посмотрела на Владимира.

— Пойду ужин готовить. Скоро отец должен вернуться с охотничьих участков, — вдруг став серьезной и сдержанной, сказала Нояно.

Когда Нояно ушла, Солнцева дернула за рукав Журбу и спросила, лукаво щурясь:

— Милая девушка?.. Правда?

— Хорошая! Очень хорошая! — простодушно ответил Владимир.

— Не кажется тебе, что ты ее полюбишь?

— Что? — переспросил Владимир. — Полюблю?.. — Немного помолчав, он добавил с прежним простодушием: — Что ж, она стоит серьезного чувства. А вообще-то я всех хороших людей люблю…

— Не лукавишь ли ты, не уклоняешься ли от ответа? — глядя пытливо в лицо Владимира, спросила Оля. — Ведь ты же знаешь, о какой любви я говорю. Мне очень хочется понять твое отношение к Нояно.

Владимир солидно откашлялся:

— Что это… сцена ревности?

Глянув уголком синего глаза на Олю, он рассмеялся…

Петр Иванович умывался. Нояно стояла около него с полотенцем в руках. Старик фыркал от удовольствия, искоса поглядывая на девушку. Теплое ухаживание дочери трогало его.