Вера Солнцева - Заря над Уссури

Вахмистр в ответ ухмыльнулся одними губами. Странно застывшее, обширное лицо его было непроницаемо.

— Сейчас посмотришь: сюда идет.

Хорунжий съежился: дверь распахнулась от сильного удара ногой. Недоросток-военный в казачьей генеральской шинели, в каракулевой кубанке, нахлобученной на нос, вошел в комнату. Исподлобья, угрюмо и подозрительно повел злыми глазами по хорунжему, Семену, спросил раздраженно:

— Красный? Не сознается, конечно, ни в чем? Миндальничаете, цацкаетесь с этой сволочью? Либеральничаете? Форма. Закон. Я — закон и форма! Пентюхи — теоретики. Отдайте ему, — кивнул он головой на вытянувшегося в струнку вахмистра, — на денек. Парень — дока, душу наизнанку вывернет — заговорит красная падаль! Направьте его в вагон — там закричит, выложит все. А вы учтите: я недоволен вами. Гуманничаете, законничаете! Идиот полковник Бирюков догуманничался — получил зараз семь пуль в одну старую задницу. Я с вас шкуру спущу за пособничество! Хорунжий Кандауров — тот умел…

Хорунжий, стоя навытяжку за столом, бледный, с посиневшими от страха губами, без возражений слушал строгий генеральский разнос.

Калмыков, быстро повернувшись на высоких каблуках, сказал вахмистру:

— Крикни часовому — пусть пропустит баб. Пришли просить…

Замятин, четко стукнув каблуками, молодцевато повернулся и вышел. Было слышно, как он крикнул часовому: «Пропусти к атаману баб…»

Вернулся он с тремя бедно одетыми, заплаканными женщинами. Калмыков набросился на них с ходу, понося последними словами, изрыгая ругательства:

— Суки паршивые! Вы это к кому пришли? Вы знаете, о ком вы просите?

Женщины, ошарашенные приемом и руганью генерала, жались друг к другу.

— Пришли ко мне, Калмыкову, выручать своих? Заступницы за красное дерьмо? Я велю нагайками расписать вам задницы. Будете знать, как просить за ублюдков. И вас, сук, сгною в тюрьме! Сгною, сгною! Вон отсюда, стервы, голодранки!

Кубанка слетела с головы генерала, пепельные жидкие волосы закрыли узкий, впалый в висках лоб атамана. На щеках заиграл гневный румянец. Нервно, исступленно хлеща нагайкой стол, за которым стоял струхнувший хорунжий, Калмыков впал в неистовство, осыпал просительниц циничной бранью.

— Эй, там! В плети их! И гоните к чертовой матери этих нищенок!..

Вахмистр открыл дверь, сделал знак — в комнату вошли калмыковцы. Дюжие хохочущие мужики вцепились, как клещи, в сопротивляющихся, поднявших неистовый крик женщин и поволокли их по коридору.

— Я покажу, я вам покажу! — задыхаясь, проговорил им вслед Калмыков и, уставив безумные, ослепшие от бешенства глаза на хорунжего, спросил сиплым, сорванным голосом: — Кончили дело с захваченной в плен партизанской сотней? Месяцами будете тянуть? Распустились… мать… старые бабы! Сегодня же подвести под «закон» и расстрелять. Всех — и мужиков и баб. Я научу вас либеральничать с краснопузыми! Вчера ко мне привели тридцать большевиков и советчиков. «Большевики! Комиссары! Мадьяры и немцы! — крикнул я им. — Жиды и китайская шваль! Три шага вперед! Раз! Два! Три!» И эти мерзавцы — все это мужичье, весь разноплеменный сброд, все тридцать как один, сделали три шага вперед. «А! Так?! Все большевики, комиссары, мадьяры, немцы, китайцы? Мать вашу… — Приказываю: — Через час чтобы все были расстреляны!» — и ровно через час их поставили к стенке. Вот это по-моему. Не цацкаться с ними! Господин хорунжий! Вы читали мою резолюцию на вашем идиотском приговоре?.. Ну, то-то! Учтите! Советую попомнить мои указания…

Выпалив все это единым духом, Калмыков повернулся, стуча каблуками, быстро вышел из комнаты, с грохотом захлопнул дверь.

Хорунжий облегченно вздохнул. Вахмистр вышел в коридор — проследить за стремительно удалявшимся Калмыковым. Атаман покинул здание. Вахмистр вернулся и подошел к столу хорунжего.

— Что он там написал? Опять, по обыкновению, загнул?

— На! Читай, — протянул какие-то бумаги хорунжий.

— Ха-ха! — смеялся одними губами вахмистр. — Вот так лезорюция! Ха-ха! Ну и черт! Мастер-ругательник! Умеет наложить лезорюцию. И откуда он такие загогулины знает? Ха-ха!..

— Тебе смешно, — устало сказал хорунжий, — а я трясусь, как осиновый лист. Тружусь не покладая рук, а он недоволен: «Миндальничаете». Вытяни-ка что-нибудь из этого мужлана…

— Отдай мне его — вытяну! — вахмистр перевел бесцветные, оловянные глаза на Семена. — У меня опыт…

— Да бери ты его! Жалко, что ли, — отмахнулся хорунжий.

— Твои дела, дружок, неважнец! — заметил вахмистр. — Хозяин тобой недоволен. Я тебе помогу узнавать его настроение. Кубанка заломлена на макушку, — значит, ничего, мирен. Сдвинута вниз, на нос, — зол, как голодный волк. Тогда остерегайся, беги куда глаза глядят. С чего освирепел? От япошат узнал, а не от вас, контрразведчиков, что восстание в гарнизоне — большевистская работка. Да, да! Не гляди как на психа. Я при атамане находился, как он с двумя новыми шпиками говорил. Их из Иркутска прислали: кое-кто из комиссаров от Семенова сбежал и в Хабаровске укрылся. Золотые гуси из главковерхов. Шпик их знает. Понял комбинацию из трех пальцев, какую вам построили самураи? Ха-ха!

Другой шпион докладывал: не все большевики в городе выведены, кои еще хоронятся в городе, а кои сидят в тюрьме и на гауптвахте, а дела делают. Арестанты сумели договориться с лопоухими солдатами и казаками. Оказывается, не только солдаты, но и казаки бегали к заключенным большевикам. Караульные с ними спелись, записки передавали. Точно! Как в аптеке на весах. «Сам» эти сведения получил от двух захваченных мятежников.

Атаман рысь рысью по кабинету крутится: восстали не только солдаты, но и казаки. А ведь он — атаман Особого казачьего… ха-ха! Это, брат, не фунт изюму.

— Да-а! Дела! — только и мог сказать хорунжий.

— С орудий замки поснимали и куда-то ухайдакали, — продолжал Замятин. — Япошатам спасибо — помогли генералу, не дали восставшим прорваться, уйти из города. Жалко, переловить их не удалось: успели под охрану америкашек спрятаться. Их оттуда теперь не вытащишь, а то потешили бы душеньку. Руки чешутся расправиться за черную измену. Капитан Верховский, молодец-подлец, какую хитрую штуку удумал и атамана ублаготворил. От имени атамана обращение к восставшим напечатал: мол, кто добровольно вернется ко мне, тому полное прощение. Только думка у меня — нема таких простаков, чтобы на дешевку-блесну клюнули…

— Как же мы проморгали? — беспомощно вырвалось у хорунжего.

— Столько народу пошлепали, думали — всё, — ответил Замятин. — Чего он так беснуется? Упустил момент. Были донесения: в полку неспокойно, идут разговоры, волнения, недовольны и мобилизованные казаки — осуждают расправы над населением. И все мимо ушей. Атаман позвал покойника нынешнего — командира полка Бирюкова. Ты знаешь его? Размазня и шляпа!..