Вера Солнцева - Заря над Уссури

Из комнаты выглянула встрепанная голова девочки.

— Чего ты, Веруська, выползла? — строго прикрикнула на дочь Надежда Андреевна.

— Боюсь я там: окна дребезжат, стреляют.

— Ну что поделаешь! Идет слух, что японское начальство отдало город солдатам на три дня хозяйничать, — обратилась женщина к партизанам, — что хотят, то и творят. В центре города не так безобразничают, а здесь, на окраине, бесчинствуют вовсю. Сколько людей они сегодня положили! Дочка старшая с работы прибежала. Она машинисткой в Контрольной палате служит, недалеко от городского сада. К концу дня многие партизаны через Амур перебегать стали, на левую сторону уходить. Вода в Амуре местами уже пробивается, лед вздуло, идти тяжело, а самураи с этого берега бьют по ним из винтовок и пулеметов. Зверье! Здесь, на окраине, за один день перебили, наверно, сотни людей! Ну, хватит с тебя ужасов, Веруська! Иди спать, — приказала дочери Надежда Андреевна. Мать пригладила взъерошенную голову девочки, повторила: — Иди спать, Веруська…

— А как ты напугалась сегодня? — напомнила матери девочка, которой так не хотелось уходить в темную комнату.

— Да, да! Перед вечером японцы в третий раз к нам заскочили. А я уложила девочек под одеяла, — мол, больные: японцы панически боятся больных. Стою в кухне, что-то делаю, а дверь на крючок забыла затворить — японцы уже на пороге. А к старшей девочке заскочила подружка. Стрекочут, как сороки, девчонки.

Увидела я японцев и в комнату ребячью бросилась. Хочу им крикнуть и чувствую, что не могу ничего от испуга сказать — челюсть нижняя от страха, что ли, отнялась, отвисла. Стою на пороге — кулаками на них сучу. Они по лицу моему догадались — дело неладно — и юрк под одеяла! А японцы уж тут. Видно, с перепугу-то лицо у меня нечеловеческое стало, стою, дверь загораживаю, а челюсть как чужая висит. Они на меня взглянули и отпрянули: «Мама! Ты борной?»

«Больная! Больная!» — откуда и речь у меня появилась! Счастье — хоть заразы боятся. Фукродо тоже забежал. Все беспокоится: куда те двое, у которых он винтовки отнял, делись? Не насосался еще кровушки. Пьяный в дым. Сел на сундук в комнате и бормочет:

«Ох, Надежда! Надежда! Знаю я, кого ты любишь. Видел я, радовалась, когда партизаны в город пришли. Смолчал я, ничего не сказал солдатам. Оценишь ли ты?»

Я за машинкой сижу, кальсоны шью, бормочу сквозь зубы: «Оценю, оценю, Фукродо!» — а про себя прибавляю: «Чтоб ты провалился… Я тебе эту пощечину в жизни не забуду. Дай нашим прийти, я тебе припомню сегодняшний день, образина…»

Фукродо встрепенулся и опять бормочет:

«Надежда! Надежда! Что ты там себе под нос шепчешь? Ох, Надежда! Скажи: не говорил ли кто, куда эти красные скрылись? Спас ведь я тебя…» — «Не знаю, Фукродо. Никто не говорил, ничего не слышала…» «Пропади ты пропадом, — думаю. — Спас бы ты меня, если бы гостей моих нашел? Расселся, как у себя дома, развалился…» Сижу, и зло меня берет: не я в доме хозяйка, а он! Сидит издевается. Знает, что я ничего поделать не могу. А до сегодняшнего дня он никогда себя не выказывал. Когда калмыковцы у нас были, он, правда, редко-редко появлялся, но вел себя тихо, неслышно. Вежливый до приторности. Придет, смиренно попросит: «Окажите мне любезность, Надежда Андреевна, дайте немного дровишек. Привезу с базара — немедленно отдам». А тут всю любезность с него как рукой сняло. За что он мне пощечину дал? Не я буду, если с ним не расквитаюсь!

Сергей Петрович с восхищением смотрел на женщину: она без раздумий, зная, что подвергает смертельному риску и свою жизнь и жизнь детей, спасала неизвестных ей людей и не думала о величии поступка.

— Одно меня беспокоит, — озабоченно продолжала Надежда Андреевна, — надо мне моих подпольщиков переодеть в штатскую одежду. Рубашки у мужа есть, а вот с брюками дело плохо обстоит. У мужа одна-единственная пара. В военных брюках их не выпустить — сразу сцапают. Авось соседки помогут…

— Надежда Андреевна! Мы хотим продолжать наш путь. Как вы посоветуете нам идти? У Алексеевского собора патрули, туда идти опасно. Нет тут близко хода к Плюснинке? — спросил Сергей Петрович.

— Есть. Наш двор проходной, через него выход в соседний двор, который выходит на Корфовскую улицу, а оттуда можно спуститься к Плюснинке. Но надо идти осторожно: японцы в соседнем дворе поставили деревянную вышку и днем просматривали все кругом.

Сергей Петрович встал, поблагодарил Надежду Андреевну за угощение и сказал Семену и Силантию:

— Пойдемте потихоньку, друзья.

Женщина смотрела на их серые, усталые лица, на распухшие руки, потом взяла ковригу хлеба, составлявшую все богатство семьи, и отрезала от нее половину.

— Возьмите на дорогу. Пригодится, путь далек.

Сергей Петрович колебался, не решаясь брать от нее последний кусок, но, взглянув в ее ласковое лицо, понял — отказываться бесполезно — и молча взял хлеб.

— Я провожу вас, — сказала Надежда Андреевна. — Выведу на Корфовскую, а там потише будет…

— Что вы, Надежда Андреевна! Вам не стоит идти. Мало ли что может быть. На улице тревожно!

— Нет. Пойду с вами. Меня беспокоит вышка. Я знаю, как проскользнуть, а вы можете нарваться на них, — возразила женщина, накидывая на себя легкое пальто и делая вид, что не замечает испуга дочери. — А ты, Веруська, ложись спать. Не бойся за меня, я скоро вернусь.

— Я тебя ждать буду, пока ты не вернешься.

— Хорошо, подожди. Закрой дверь на крючок.

Вышли во двор, постояли молча, прислушиваясь к стрельбе и уличным крикам. Потом Надежда Андреевна вывела партизан в соседний, смежный двор.

— Держитесь ближе к забору. Идите за мной гуськом, — прошептала она и пошла вперед неслышно, сливаясь с дощатым забором.

Выйдя на Корфовскую, Надежда Андреевна рассказала партизанам, как пройти к Плюснинке; прощаясь с ними, попросила:

— Выберетесь благополучно — постарайтесь известить меня. Будет радостно знать, что вы живы.

— Обязательно. Обязательно известим, Надежда Андреевна! — отозвался на ее просьбу Сергей Петрович и крепко пожал твердую, горячую руку женщины.

Партизаны осторожно, с оглядкой, зашагали вниз.

Они добрались до Плюснинки и решили все время идти по ней, пока не доберутся до Амура.

— Если запахнет где японцем, будем под мостами прятаться.

Около Корсаковского моста они услышали шум и топот. Двигался вражеский отряд.

— Под мост, ребята! — сипло сказал Лесников и, пригнувшись, первый юркнул под деревянный настил, по которому с грохотом и криками двигались вражеские солдаты, — чуть-чуть на них не нарвались…

Прижавшись друг к другу, партизаны ждали, когда пройдет, протопает по мосту орущая ватага.

Неожиданно Силантий встрепенулся и охнул:

— Ох! Кто тут?