Вера Солнцева - Заря над Уссури

Лесников ворвался в палату дочери с ворохом газет, влетел — как на крыльях впорхнул.

«Какой батя представительный, молодой еще!»

— Ты чево это, батя? Будто гонятся за тобой…

— Такие дела — закачаешься! Наше красное войско во Владивосток вступило. Белогвардейщину в море сбросили. Народ плакал от радости — настрадался! Там генералы за власть дрались, а известно, паны дерутся — у хлопов чубы летят! Послушай: Ленин телеграмму отбил председателю Совета Министров Дальневосточной республики:

«К пятилетию победоносной Октябрьской революции Красная Армия сделала еще один решительный шаг к полному очищению территории РСФСР и союзных с ней республик от войск иностранцев — оккупантов. Занятие народно-революционной армией ДВР Владивостока объединяет с трудящимися массами России русских граждан, перенесших тяжкое иго японского империализма. Приветствуя с этой новой победой всех трудящихся России и героическую Красную Армию, прошу правительство ДВР передать всем рабочим и крестьянам освобожденных областей и гор. Владивостока привет Совета Народных Комиссаров РСФСР».

— Алена! А ведь это и нам Ленин привет шлет!..

Их прервали — палатная сестра принесла письма:

— Частенько же вам пишут! Поправляйтесь поскорее: в другой раз письма не получите, пока не спляшете…

Сестра ушла, и Алена вскрыла письмо. Медленно читала коротенькую записочку, и лицо ее то вспыхивало румянцем, то бледнело от волнения.

— От Вадима Николаевича? — не утерпел Лесников.

Она протянула ему записку. «Жди меня. Скоро будем в Хабаровске. Встречай меня здоровой, умница моя. Натосковался я — живого места нет. Целую. Вадим».

Она достала из второго конверта четвертушку листа, прочла вслух: «Песня моя ласковая! Ты, конечно, уже знаешь из газет: свершилось — 16 ноября сего двадцать второго года Дальний Восток воссоединен с Россией. Поздравляю тебя, маму, отца.

Жди меня. Вадим».

— Дожили, Алена, дожили! Советы на Дальнем Востоке! — закричал Силантий, будто не с этим известием он и спешил к дочери, будто только письмо Вадима донесло до него все величие исторического события.

— Василя-то нет. Не дождался… — сказала Алена.

Отец обнял ее, и они всплакнули. Таежный воин вытирал слезы: «Старею, глаза на мокром месте…»

— Радоваться бы, а ты плачешь. Живому надо о живом думать…

— Поправиться бы поскорее, — ответила она и стала вновь перечитывать письма мужа…

В госпиталь Яницына попала, когда лежал сугробами снег, потом отлежала весну, лето, осень. И опять подскочила зима и снег. Мучение! Держат и держат врачи. Температура придуривает: нет-нет да и подпрыгнет, опять боли. И снова процедуры, обследование, лечение.

Лесников и мама Маша не дождутся выписки.

— Отвезу тебя, доченька, домой, — начинает мама Маша, — пирожком откормлю, блинами…

— Свежей рыбой, на подсолнечном масле поджаренной, — подхватывает отец. — Нет лучше лекарства при грудной болезни, как свежая рыбка.

Сначала отец говорил о рыбе загадками, будто по щучьему велению явится к нему рыбка большая и малая, но потом признался дочери. Нашел он в тайге небольшое сказочное озерко, полным-полнешенькое рыбой. Как-то в половодье широко разлилась Уссури и занесла в озерко видимо-невидимо мальков.

Ушла полая вода. Озерко сохранилось, не высохло. В нетронутой озерной тишине вымахали лещи и сазаны жирные — фунтов по пять, караси — как поросята…

Может, малость и прихвастнул охотник и рыболов Лесников, но только малость, рыба в озерке жирует, ждет Алену. И масла подсолнечного запас батя.

Однажды отец и мама Маша пришли вместе.

— Мама Маша! Батя! — радостно встретила Алена. — А у меня новость! — И поддразнила: — Угадали?

— Выписывают?

— Домой?

— Дня через три, если не будет температуры.

— Слава богу! Заждалась я тебя! — радовалась мать.

Поехал Лесников осенью вниз по Амуру рыбачить. Привез немного денег и бочку отборной красной рыбы — кеты. Так и стоит. Не открывал.

— Вас жду: приедете всем семейством — открою бочку. Достану кетинку, веревку меж жабер — и в прорубь на Уссури. За ночь вымокнет в проточной, быстрой воде. Вам, гостям желанным, — вареная кета с горячей картошечкой, — манил дочку лакомым куском отец.

Вот и выписка!

Мама Маша не приехала — пирог с рыбой пекла.

Приехал Силантий и суетится, места не находит. Сколько же часов можно прощаться-целоваться? Все набежали — и врачи, и сам главный, и сестры, и нянечки, и больные женщины. Алена давно уже «ходячая». Ее все знают: кому лицо умоет, кому свалявшуюся косу расчешет, кому постель поправит… Она и письмо прочтет, и ответ напишет. Льнут к ней, как мухи на мед. Да скоро ли?

— Аленушка! Распрощалась наконец-то? Да ты чево так расстроилась? Всех не ужалеешь! — беспокоился отец.

Дома! Дома! У мамы Маши одна песня:

— Худущая. Одни глазыньки черные сверкают. Щеки ввалились, а бледна-то, бледна, так и светишься. Ешь, Аленушка, поправляйся. А то Вадимка приедет — ужахнется: «Кто такая?» Откажется от тебя: «Моя жена — красотка, а в больнице подменили, другую подсунули», — тараторила, с ног сбивалась Марья Ивановна.

И пошла, пошла, пошла Алена на поправку с пирожка да со свежей рыбки!

Вадима уже заждались — нет и нет. Но в тот день мать будто чуяла: по стуку кинулась открывать калитку.

— Отвоевался, мама! — поднял на руки Вадим мать.

Щеки старушки рдели румянцем. Дожила! Дождалась! Вернулся сын!

— Здравствуй, маленькая! Здравствуй, Аленка!

Она уже мчалась к нему, только мелькали стройные ноги, летела неудержимо, как на крыльях.

— Вадим! Вадимка…

Близнецы-братья Лебедев и Яницын ввалились в дом небритые, пропахшие порохом, высокие, ладные солдаты, послужившие народу, и заполнили комнатушки смехом, говором, разбросанными походными мешками.

Первая мирная весна вставала в солнце, веселых частых дождях, в кипении нежной зелени. Мир и труд. Отставлены винтовки. Опустели землянки, где годами копилась сила сопротивления народного. Жадными, горячими руками люди брали рубанок, пилу, топор, становились к станкам, поднимали к жизни рудники.

Мир и труд. Благословенная, еще горячая, тонкая стружка вьется и падает около токарного станка, и теплая деталь ложится на дрожащую от счастья руку.

Плуг идет ровно, как струнка; пахарь горд и счастлив: своя земля накормит не только его и семью, но и городских людей, рабочих, служащих.

Рыбак, любуясь богатым уловом — сверкает серебряная чешуя на солнце, — горд и счастлив: он накормит семью, порадует других людей. Мир и труд.

Алена Яницына собиралась ехать в Темную речку: была еще и сама слаба, и маму Машу надо было ставить на ноги — устала старушка. Посадить огородину. Отец получил землю, надо ему помочь с севом; вспаханная им земля ждала полновесных зерен.