Вера Солнцева - Заря над Уссури

На руке у Насти вздулся пузырь. Вечером мачеха жаловалась вернувшемуся с охоты мужу:

— Смотри, Миша, что и деется, — руку мне ошпарила… Не дай Христос, в глаза бы попала. Марья, поди, ее научила. Так и фырчит, так и несет на меня… Аграфена, сказывают, ей и пареным и жареным таскала, от мужа законного крадучись, — бедность ее жалела. Вот и злится на меня Марья-то…

Лютая, лихая ненависть Насти к Аграфене отравила светлую память Михайлы о покойнице жене. Злобно ревнует Настя, убирает с глаз мужа долой все, что хоть отдаленно напоминает Граню. А Лерка — литая мать и ненавистна этим мачехе.

Ночью, свернувшись в комок, Лерка дула — студила обожженные ноги, горевшие злым, упорным огнем. Мучила не столько боль, как обида. Тятька поверил чужой проклятой женщине! Как горько, изумленно взглянул он на Лерку. Тятька… Поверил Настьке!

Как унять-остудить сердце, если зажглось оно от человеческой неправды? Сердца не остудишь…

Уткнувшись носом в подушку, Лерка взывала-твердила спасительное:

— Маманя!.. Ма-ам… Маманя…

«Не жди. Не зови. Не жалуйся. Не придет. Ни-ко-огда не придет!»

— Кажись, плачет кто? — спрашивает, отрывая жаркую голову от подушки, усталый Михайла. — Валерия! Лерка!

Молчание. «Поверил Настьке!»

— Спи, Миша, спи! Отдыхай спокойно. Она давно дрыхнет. Завтра опять уйдешь надолго, — заботливо шепчет молодая хозяйка. — Опять останусь одна. — Голос у Насти мягок, льется из глубины: дышит не надышится она на милого мужа. — Спи! Родной ты мой…

Настя Славянкина, девка из среднего крестьянского дома, принесла с собой скромное приданое, но сразу стала в доме властной хозяйкой.

— Не голь взял, не из подлодочников, а из справной семьи, — чванилась недалекая умом молодайка. — От Аграфены-то чево я в дому нашла? Жили-жили, а пришли к разбитому корыту: порченая коровенка да дохлая лошадь…

Михайла то на подводах ездит, везет китайцу купцу А-фу в лавку товар, то рыбачит, то охотится, а все гроши в дом попадают. Настя хотела скорого богачества и неудачи вымещать стала на падчерице.

— Я тебе наддам жару! Гриб-поганка ехидная!

Молчит, сторонится падчерица, только отчаянными стали бездонные синие глаза.

Высокая, костлявая, мускулистая Настя носилась по селу, жаловалась:

— В стайку плакать бегаю. Наревусь, наплачусь там досыти…

Марья, узнав про ее россказни, фыркнула зло:

— Большая рыба маленькую глотает, а сама воду мутит…

Тайком от мачехи пожалеет крестная Лерку:

— Как былиночка стала! Глаза только остались большие, как блюдца. Сиротинка моя! Не дай бог при мачехе жить!..

Не жаловалась Лерка даже близкому другу Димке. Настя и с ним не позволяла играть и встречаться. Никому не нужна. Все от нее отступились. Грубело, ожесточалось, ненавидело Настю «Аграфенино отродье».

— Мачеха проклятая! Зима лютая! Злыдня!

Зашел как-то к ним богатей сельский дядя Петя. Лерка в сенках стояла, слезы лила. Он глянул развеселыми голубыми глазами, сразу догадался, почему она плачет. Сунул в руку выхваченный из кармана медовый пряник (сластена!), проверещал, как старый козел: «А ты, Валерка, отыди ото зла и сотвори благо…» А сам быстренько нырнул в дверь и сладко запел: «С докукой я к тебе, сестрица Настёнка. Михайла-то ноне где бытует?»

Дядя Петя завсегда так: с одними гнусавит, как козел, с другими нараспев поет. «„Сестрица Настёнка“?! Не надо мне твоего пряника!» И как только дядя Петя вышел со двора, Лерка побежала за ним — отдать пряник, который жег ей руки! «Сестрица Настёнка»! Вот тогда-то и встретились впервые Алена и Лерка.

Скоро стала Лерка в доме Смирновых своим человеком. Алена в дом Новоселовых заглядывала редко, и Настя не ревновала ее к мужу. По первому же слову Смирновой отпускала к ней девочку.

Поутихла Настя, ходит до краев полная радостью — понесла ребенка! «Свой! Свой собственный будет!»

Михайла тоже рад, спросил дочку:

— Кого хочешь? Сестричку или братика?

Лерка ясно представила: маленький-маленький, как котенок, пищит потихоньку, жалостливо. Улыбнулась робко:

— Братика…

Настя метнула на нее милостивый взгляд: до томления, до видения хотелось ей сына-сыночка. Первое — Михайла мечтает о сыне-помощнике. Второе — покойнице Аграфене укор: только на девчонку и хватило ее.

Ночью Лерка размечталась: «Буду с братиком нянчиться. Тихо-о-нечко носить на руках, а то суродовать можно…»

Родила Настя здоровую, десятифунтовую девочку. Полтора дня страдала.

— Моченьки моей больше нет… Смерть пришла. Миша! Возьми топор, прикончи меня! Не могу больше такую муку несть! О-о-ой! — стонала Настя, рвала зубами подушку, кусала почерневшие губы.

— О-о-о! Умираю! — Последний нечеловеческий крик и… необыкновенная тишина.

Палага дает крепкого шлепка младенцу.

— Ну вот и отмучилась, мать! Принимай дочку. — И опять шлепает новорожденную по задку, и та входит в жизнь: «Уа-уа-уа!» — Много вас, таких крикливых, прошло через мои руки, — глухо ворчит Палага, вытирая липкий пот с измученного рябого лица роженицы. — Заорала хорошо, — значит, крепонькая…

Вечером Палага сходила к себе домой и вернулась обратно с Леркой. Та рассматривала сестренку. Лицо маленькое-маленькое и, как у старухи, сморщенное. Нос пуговкой. Все время морщится, поводит то вверх, то вниз сизыми, как голубика, глазами.

Посмотрела на нее, на Лерку. Конечно, посмотрела! И нежданно омыла очерствевшее, мрачное сердце горячая, как кипяток, волна. Любви? Нежности? Сострадания?

«Спеленатая. Сестренка».

В темную жизнь блеснул луч солнечный — Галка. Вся жизнь у Лерки — сестренка. Улыбка первая. Пузыри на губах. Бессмысленный милый лепет. Недавно еще угрюмая, почти немая от горестных раздумий, Лерка даже напевала тонким, серебряным голоском:

В огороде рос куст смородины со спелыми красными ягодами. Нарвала их Лерка, попробовала. «Уже сладкие! Снесу Галке, а то Настя молоком да молоком ее пичкает. Скупущая». И вприпрыжку, вприскочку скорее домой.

Смеясь от счастья — какую радость сестренке принесла! — положила ей в рот ягоду.

— Что ты суешь? — подскочила Настя. — Волчьи ягоды! Стравила дитенка!

Бросилась к ребенку, ягоду изо рта вытащила. Потом тигрицей прыгнула на Лерку.

Галка лежала в зыбке, пускала пузыри. Избитая Лерка валялась в своем углу.

Потух светлый луч. Темно и одиноко. Мачеха отняла у Лерки Галку, зверем, в логове потревоженным, бросалась, бранилась:

— Уйди, ненавистница! Сахалинка! Не удалось отравить, удушить хочешь?

«Настька проклятая! Злыдня! Мачеха! Мачеха!»

— Помой! Постирай! Почисть! Все указать надо, как лодырь батрак живешь. Лень-то раньше тебя родилась…