Вера Солнцева - Заря над Уссури

— Ну, рассказывай, рассказывай! — нетерпеливо потребовал Лебедев.

— Во Владивостоке началась интервенция! Высажены союзные десанты…

— Да что ты?! — потрясенный известием, прошептал учитель.

— Да! Вот так-то, друг мой. Рассказать, говоришь? Да больно много всего, с чего и начать-то — не знаю… Постой, постой! Я от своих давних привычек не только не отказался, но и утвердил их как жизненное правило. Я почитаю себя историком, так сказать хронистом-летописцем, и никогда не полагаюсь только на свою память: событий тьма, все запомнить невозможно. Посему и держусь твердого правила — вести, елико возможно и последовательно, летопись дней наших: «Лета такого-то бысть…» Сделаем так: кое-что я буду тебе рассказывать, а кое-что прочту из своих записей. Так будет вернее.

Яницын достал из внутреннего кармана пиджака пухлую записную книжку с золотым обрезом, в коричневом переплете и посвятил друга в события последних дней, которые потрясли не только Владивосток, но откликнулись и во всем мире.

— Минутку, Вадим, я уложу Валерку — так и заснула сидя.

— Кто эта девочка? Ученица? Какие глаза у нее чистые, огромные.

Сергей Петрович освободил кушетку от книг и уложил Лерку. Вадим прикрыл ее одеялом и долго смотрел на спящую девочку. Тень озабоченности сбежала с его смуглого подвижного лица.

— Какая славная девчурка! — задушевно промолвил он. — Знаешь, о чем я иногда остро, как женщина, тоскую? О том, Сережа, что у меня нет детей. Ведь, если вдуматься, вся моя жизнь, вся деятельность посвящена одному — добыть вот им, ребятишкам, светлое, человеческое будущее. Порой так хочется ощутить живое детское тепло. Тебе неудобно, девочка? — мягко спросил он Лерку, полуоткрывшую глаза. — Низко голове? Подложить еще что-нибудь?

— Нет, нет! — испуганно ответила Лерка и приподнялась. — Это зачем? Это Сергея Петровича одеяло!

— Ничего, ничего, Валерия. Спи спокойно, мы с Вадимом Николаевичем найдем чем укрыться, — успокоил ее учитель.

— Тебя звать Валерия? Теперь мы познакомились — давай ознаменуем это событие. Кажется, я прихватил коробку с вкусными штучками. Вот она. Держи-ка, Валерия…

Яницын подал ей белую нарядную коробку с шоколадными конфетами.

— Вот эти пузатенькие конфеты коварные — с ромом, ешь осторожно, а то обольешься. А это щипчики. И без них обойдемся. Бери.

— Нет, нет! — окончательно переконфузилась Лерка и спрятала руку под одеяло. — Спасибо, я не хочу!

— Вот уж не поверю! Шоколадку не хочешь? Сейчас мы Сергея Петровича угостим, а остальное — тебе. Бери, Сережа. Ну вот и хорошо. Теперь коробка твоя.

Лерка смотрела на незнакомца потерянными глазами. Что делать? Как отказаться от нежданного подарка?

Яницын погладил ее по пушистой русой голове.

— Часть съешь сама, а остальные отдашь сестренкам или братишкам. Есть они у тебя?

— Есть. Галька.

— Старше тебя? Ты ее любишь? — спросил Вадим, любуясь порозовевшей от смущения девочкой.

— Младше. Люблю…

— Ну, ешь, ешь, не стесняйся, Валерия. Дают — бери, а бьют — беги!.. — с доброй усмешкой следил он за девочкой.

Первый раз в жизни держала Лерка такую нарядную коробку с красным маком на крышке, с ослепительно белым кружевом бумажной оборки внутри ее, где лежали диковинные конфеты.

Девчонка и есть девчонка, не выдержала соблазна, попробовала; сладкая, пахучая жидкость полилась из конфеты; испугалась, что может испачкать одеяло, быстро сунула конфету в рот. Разглядывала фигурки — рыбки, белочка с загнутым вверх пушистым хвостом, круглые бомбочки, квадратики, продолговатые палочки.

Вкусно пахло это добро! Сердце Лерки ликовало; «Чуть свет сбегаю домой, отнесу Гальке, вот будет рада!» Представила себе неистовый восторг Гальки, ее счастливый визг и улыбалась, улыбалась. Настёнка не обижает Гальку, но уж и вкусненьким не побалует… Так и заснула Лерка с коробкой в руках, а Вадим смотрел и смотрел на нее, охранял покой.

Сергей Петрович сидел в тяжелом раздумье.

— Приуныл, Сережа? Да. Дела более чем скверные. — Яницын сел рядом с ним и заботливо спросил: — А ты, браток, случаем не болен? Больно плохо ты выглядишь, лица на тебе нет…

— Здоров! Здоров! — нетерпеливо оборвал его Лебедев. — И все же интервенция… это такая неожиданность…

— Да как сказать, Сережа… Не так это уж неожиданно. Ты смотри, какая петрушка получается, если проследить события с их истоков. Еще в октябре прошлого года — учти: еще до событий пролетарской революции в России — комиссар Временного правительства на Дальнем Востоке Русанов запрашивал Керенского, верны ли слухи о намерениях Японии ввести военный отряд во Владивосток и о подготовке ею провокации террористического характера. Вот с какой поры дует этот проклятый ветер.

В дни пролетарской революции зачесались загребущие руки союзников: а не воспользоваться ли заварухой и не приняться ли за дележ богатых кладовых России? В январе этого года ворвались во владивостокскую бухту Золотой Рог военные корабли-пираты Америки, Японии, Англии, Франции и Италии. Снюхались союзнички. Наша, исконно русская бухта запестрела флагами чужих стран. Первопришелец — японский крейсер «Ивами», направив дула пушек на мирный Владивосток, нагло потребовал места для стоянки, открыл вражеское нашествие.

Возмущенные граждане, городской Совдеп потребовали его ухода из русских вод. Генеральный японский консул Кикути ответил лицемерно: «Японцы, проживающие в городе Владивостоке и окрестностях его, чрезвычайно тревожатся». И дальше заботливый Кикути заверял: «Императорское правительство нисколько не намерено вмешиваться в вопрос о политическом устройстве России, которое будет решено русским народом для своей страны, тем более что цель нынешней отправки военных судов, — обрати, Сережа, внимание: судов, а ведь речь шла только об „Ивами“, — вовсе не имеет никакого отношения к этому вопросу». Видишь, как мягко стлал Кикути, и как жестко пришлось спать владивостокцам: следом за «Ивами» пришвартовался английский крейсер «Суффольк», за ним прискакал на всех парах второй японский крейсер — «Асахи», потом американский крейсер «Бруклин» — и полетело со всех сторон черное воронье!

— Да! Воронье ликует! — согласился Сергей Петрович и поежился; оживление, вызванное приездом друга, спадало, опять им овладела усталость и слабость. — Это ощущается во всем. Меня часто вызывают в Хабаровск. Там с февраля, со дня создания Далькрайсовета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и шести комиссариатов, круто приходится большевикам. Забот у них прибавилось! Невпроворот хозяйственных и экономических вопросов, бесконечные нужды населения, а тут еще палки в колеса вставляют меньшевики и эсеры. Шевелятся во всех щелях саботажники и контра — чувствуют обострение событий.