Арчил Сулакаури - Белый конь

Степанэ, пошатываясь, побрел к выходу.

— Значит, так?! — обернулся он, уже открыв дверь.

Ладо отнял ладони от лица и исподлобья взглянул на мельника:

— Получается, что так… И ничего не поделаешь…

Степанэ хлопнул дверью.

Духанщик бегом поднес рыбаку водки.

— Выпей, Ладо-джан… Полегчает.

— Старый долг, говоришь, за мной?!

— Да все Степанэ нашептал, а я и послушался!

— Что нашептал?!

— Ну… говорит. — Антон смешался. — Не давай ему ничего.

— Почему?

— Чтоб скорей, говорит, ушел.

— А ему не все равно, когда я уйду?

Антон, сопя, наклонился и зашептал на ухо:

— Да девчонке проходу не дает, будто на ней свет клином сошелся! На эту ночь велел ее задержать в духане.

Ладо залпом выпил водку и поставил стакан на стол.

Духанщик снова налил. Ладо отломил кусок хлеба и начал есть.

— Лодку продам, а долг верну… Так и знай…

— Знаю, Ладо-джан, как не знать, — поддакивал духанщик.

«Лодку продам… — Дурное предчувствие кольнуло Ладо в самое сердце, и он повторил про себя: — Лодку продам… Этого только не хватало… — На этом свете у меня ничего нет, кроме лодки… Лодка да собака…»

Ладо только сейчас вспомнил о собаке.

— Тасо, — обратился он к стоявшей рядом девушке, — не сочти за труд, приведи сюда мою собаку.

— Твою собаку? — переспросил духанщик. — Но ведь твоя собака утонула.

— Как это — утонула?!

— А когда ты на мельничном колесе висел… Степанэ столкнул ее в воду.

— Ты это сам видел?

— Сам.

Рыбак оставил тарелку и задумался. Сердце у него болело, где-то внутри, в глубине, глухо ныло, как будто кто-то стискивал его рукой, выжимал, как виноградную гроздь.

Ладо резко поднялся и застегнул пальто.

— Выпей еще! — сказал духанщик.

Ладо поднял воротник и вышел на улицу. Он собирался заночевать в духане, но передумал. Ему не хотелось там оставаться, не хватало воздуха. А после того как он избил мельника, на душе и вовсе стало скверно. «Не следовало руки пачкать», — думал рыбак.

На улице было морозно. Выпавший недавно снег успел покрыться ледяной коркой, и идти было трудно. Ладо медленно шел вниз. Поравнявшись со своим домом, он невольно бросил взгляд на окно. В комнате горел свет. Этот желтый апельсиновый свет притягивал рыбака с удивительной силой. Ему хотелось в последний раз заглянуть в свой дом, окинуть все прощальным взглядом…

Почему-то вспомнился тип в зеленом френче. Вернее, его слова: жизнь устроена просто, люди сами ее усложняют. Ладо улыбнулся. Тогда он не понял этих слов. Зато теперь подумал: может, то, что устроено просто, вовсе и не жизнь… Настоящая жизнь начинается потом, когда ее усложняют… Может, так… А может, и совсем не так…

Ладо сделал еще один несмелый шаг. Пересек улицу и заглянул в окно.

Юлия лежала на тахте, уставясь в потолок. Лицо ее было бледным и неподвижным. Как будто она спала с открытыми глазами: уснула, а глаза остались открытыми.

На столе стоял неполный стакан с водой, ломоть хлеба с рассыпанными вокруг крошками. Печка не горела. Ладо почувствовал, что в комнате было холодно, но там был холод желтоватый, как свет от лампы, а здесь — темный.

Юлия вдруг поднялась и испуганно посмотрела на окно.

Ладо отпрянул в темноту.

Юлия подошла к окну. Он видел, как она прижалась лицом и руками к стеклу, и подумал, что это была не та женщина, которая выдала ему тайну его жены. Это была подлинная Юлия, жена рыбака, которая сейчас с отчаянием и надеждой вглядывалась в темноту.

Наконец Юлия отошла от окна. В комнате затрепыхались тени, словно бабочки, заключенные между ладонями… Потом свет стал тускнеть и постепенно угас совсем, и тени посыпались со стен, как мертвые бабочки.

Ладо повернулся и пошел.

Он шел, понурясь, и ему казалось, что и у него в душе погас свет… Он шел по улице мрачный, холодный и пустой, как эта зимняя ночь.

Проходя через мост, Ладо заметил идущую впереди женщину. Возможно, он не обратил бы на нее внимания, если бы она не поскользнулась на льду и не упала.

Ладо помог ей встать. Женщина поблагодарила его.

— Ты здесь откуда, Ладо? — спросила она удивленно.

Ладо узнал голос Тасико. И в самом деле, перед ним была она.

— Пошли, провожу.

Они молча миновали несколько улиц и вышли на площадь, ярко освещенную электричеством. Искрящийся под фонарями снег резал глаза обоим.

— Дальше не провожай… Отсюда мой дом совсем близко.

— Да будь он хоть и далеко, мне все одно…

— Ступай домой… Юлия, наверно, ждет.

— Теперь меня никто уже не ждет.

Тасо вскинула на Ладо удивленные глаза.

— Ни Юлия… ни другие… Никто не ждет… И я никуда не спешу, и ни к кому меня не тянет… Да и куда мне идти… Мой дом — эти улицы, эти площади. — Ладо улыбнулся. — Сейчас ни у кого на свете нет такого большого дома…

— Ты что, на улице будешь ночевать?

— Как вчера, так и сегодня. А завтра — посмотрим.

Они свернули в узкий переулок, круто поднимавшийся вверх. Здесь снег лежал толстым слоем и еще не успел покрыться льдом…

Ноги не так скользили.

Тасо не терпелось узнать, что произошло между Ладо и Юлией, но она не смела спросить, а сам рыбак ничего не рассказывал. Засунув руки в карманы пальто, он молча шел рядом.

Так, в молчании, они подошли к каменной лестнице. Слева к ней подступали маленькие одноэтажные домишки. Причудливо переплетались друг с другом резные деревянные балкончики, витые лесенки, столбы, открытые галереи. Все было покрыто нетронутым девственным снегом и таинственно освещено бледным его сиянием. В крохотных оконцах мерцал свет. Казалось, что это слабенький свет только окна и освещает, потому что наружу он не проливался, оставаясь в комнатах.

Они молча поднимались по каменной лестнице.

Ладо думал, что она кончится за первым же поворотом, но ступенькам все не было конца. Теперь справа тянулась белая стена церкви с единственным узким, тускло светящимся окном. Из этого окна свет также не выливался наружу, словно его бережно копили внутри и на улицу не выпускали.

Дома теперь оставались внизу. Виднелись крыши — снежные треугольники, четырехугольники, крутые или покатые, освещенные или погруженные во мрак.

Когда они поднялись еще выше, им открылся весь город, и Ладо в изумлении взирал на мерцающее огнями пространство.

Рыбак привык смотреть на город с берега Куры — таким он его и узнал и таким воспринимал. Снизу смотрел на деревья, дома, мосты. Оттуда все казалось большим, высоким…

Тасо остановилась.

— Пришли, — сказала она.

Они стояли перед двухэтажным домом. На уровне плеч Ладо светились на темной кирпичной стене три окна.

— Я здесь живу, — сказала Тасо, указав рукой на темное, неосвещенное окно. — Что ты будешь делать, где переночуешь?