Арчил Сулакаури - Белый конь

САБА.Останься я там, не заболел бы тобой!

АНАНО.Все шутишь?

САБА.А что, не правда разве? Разве не так? Ты встала на моем пути, не то я давно бы уже был по ту сторону Ципского туннеля.

АНАНО.Сам не хочешь домой ехать — хоть меня повези, покажи свой очаг. Должна же я знать, где ты родился, где вырос, откуда пришел.

САБА.Повезу, но сначала заглянем в сельсовет.

АНАНО (будто не поняв). А что мы в сельсовете забыли?

САБА.А то не знаешь — что!

АНАНО.Но ведь ты говорил, что осенью.

САБА.Зачем ждать осени?

АНАНО (смеясь). Пока не покажешь свой дом, пока не узнаю, кто ты и откуда, не пойду за тебя…

Не знаю, к какой еще женской хитрости прибегла Анано, к какой ворожбе — об этом она не сказала. Согласия Сабы она, конечно, добилась, и они решили ехать вместе. Все воскресенье они тщательно собирались. Даже купили в сельмаге конфет для соседских ребятишек. Саба пошутил: «Пока меня там не было, наверное, и новая ребятня успела народиться». После долгих сборов они верхом на лошадях пустились в сторону Нислаури.

Ехали почти до вечера. Дважды останавливались. Она не думала, что до Нислаури так далеко. Под конец они долго ехали вдоль берега Алазани, и когда Анано решила, что скоро край света, Саба воскликнул вдруг: «Ну, вот и Нислаури!» Анано увидела деревню, стоявшую высоко на склоне и утопавшую в зелени (оказывается, снизу не вся деревня была видна). Берег Алазани, вязы, холмы и пригорки, лиственный лес за деревней… Она знала это по рассказам Сабы.

— Я не думала, что Сабина деревня так оторвана от мира, — рассказывала Анано. — Мы поднимались на лошадях по узкой тропинке, а в деревню вела колея. До этого я чувствовала себя сносно, а тут стало не по себе — близилось время, когда мне нужно было сказать Сабе о главном. Да, я должна была сказать: «Мы приехали сюда потому, что Барнабишвили вернулся, и ты обязан с ним встретиться!» Я волновалась. Но Саба этого не заметил, он ехал рядом и чему-то удивлялся. Сначала я не поняла, что его беспокоило, но потом уловила: «Куда делись люди, где вся деревня?» Я ничего такого не заметила, люди нам навстречу попадались. Они с любопытством присматривались к нам и, как правило, здоровались. Мы остановились перед покосившимся забором у низенького старого дома, и Саба сказал: «Вот и наш дом», — спрыгнул с лошади, помог спрыгнуть мне и, улыбаясь, уставился на старое свое гнездо. Я знала, что дом у них одноэтажный, но представляла его другим. Дом был сложен из камня. Балкона не было. Поднявшись по трем каменным ступенькам, мы оказались прямо перед тяжелой дубовой дверью. Во дворе в ту пору цвели старые яблони. Цветы были осыпаны роящимися пчелами. Вдруг перед нами предстали три женщины, одетые в черное, с черными косынками на головах…

Соседские женщины, одна из которых была пожилой, не признали Сабу, но в разговор вступили охотно. Сабе этот разговор кое-что прояснил. За семь лет деревня и впрямь опустела. Народ разбрелся по другим деревням. Особенно не сиделось молодежи.

— Одно мне не понравилось, — вспоминала Анано. — Когда Саба спросил про Тому Бикашвили, женщины ответили, что он, дескать, уехал первым. Собрал свои пожитки и вместе с женой и детьми переселился в Мирзаани. Этого я не ожидала, у меня чуть колени не подкосились, и я невольно схватилась за седло. В пути надеялась, что Тома Бикашвили в деревне нас встретит.

Прежде чем войти в дом, Саба соседкам представился. Женщины своим оханьем и аханьем всполошили всю деревню. Они вошли вместе с нами в дом, быстренько все прибрали, подмели, почистили. Кто вино притащил, кто — хлеб, кто — мясо. Снял с седла свой хурджин со снедью и Саба — стол был накрыт… «В этом печальном доме вновь должна зазвучать песня», — говорили настроившиеся на кутеж нислаурцы. А Анано, оказывается, в каждом мужчине, входящем в дом, видела Барнабишвили. Но ее ожидания не оправдались. Барнабишвили в тот вечер не появился, да и мог ли он там появиться?

Теперь Анано думала: «Барнабишвили не пришел, но хоть кто-то о нем упомянет. Неужели ни один о нем не вспомнит?» Но вот прокричали первые петухи и, шатаясь, ушел последний гость, а про Барнабишвили никто не вспомнил, словно не было его на свете. Когда они остались одни, Саба сказал: «С ума, что ли, сошел этот Тома Бикашвили, разве дом рушится? Ни одной черепицы не упало с крыши. Все здесь, как я оставил!» В конце концов Анано пришлось сказать, зачем приезжал Тома Бикашвили и что просил Сабе передать. Она сказала.

САБА.Если Барнабишвили вернулся, то где он? Почему не явился?

АНАНО.Не знаю. Тома обманывать не стал бы, он прямо сказал — Барнабишвили вернулся.

САБА.Хорошо, пусть так… вернулся… А мне что делать?

АНАНО.Не хочешь с ним встретиться, поговорить?

САБА.А зачем? О чем нам говорить?

АНАНО.Ты же мужчина! Неужели тебе сказать нечего?

САБА.Ладно, давай спать… Утро вечера мудренее.

Всю ночь Анано не спала… Словно бес вселился к ней в душу. Она с нетерпением ждала рассвета, будучи глубоко уверена, что встреча с Барнабишвили неизбежна.

Саба встал ни свет ни заря — и сразу за дело. Анано увидела из окна, как он седлал лошадей. Потом ускакал куда-то на лошади. И, вернувшись вскоре, снаружи позвал Анано — пора ехать. Они наспех закусили и двинулись в путь, ни с кем не попрощавшись. Деревня еще спала.

— Был последний день мая, я хорошо помню, — продолжала рассказ Анано.

Они возвращались той же дорогой, какой приехали. Саба спешил, и Анано тоже приходилось свою лошадь подгонять. Нетрудно было догадаться, что, спеша, Саба хотел избежать встречи с Барнабишвили. Анано так и решила: «Не хочет он этой встречи». Ее прежние страсти как будто улеглись. Она думала о чести Сабы, о том, что грех ему сносить обиду за своего отца безропотно. «Если ему все равно, то чего ради я сюда ехала?» — размышляла Анано. Но спокойствие Анано оказалось мнимым. В душе ее вновь проснулись демоны, изгнать которых она не могла.

Спуск они одолели пешком, а у Алазани вновь сели на лошадей. Анано только сейчас заметила, как вздулась и помутнела река. Здесь они должны были взять влево. Но Саба поехал вправо, быстро миновал вязы, свернул вверх по тропинке и остановил лошадь на маленьком, усыпанном цветами пригорке. Внизу, шагах в ста от пригорка, у реки, Анано увидела стоящего к ним спиной человека. Он копал яму.

— Вон Барнабишвили! — показал Саба рукой.

Анано охватило волнение. Загорелся прежний огонь.

Но внешне она осталась спокойной и сказала:

— Давай к нему подойдем.

Они оставили лошадей на пригорке и спустились вниз пешком. Барнабишвили копал яму самозабвенно и, как они подошли, не слышал.