Вадим Кожевников - Знакомьтесь - Балуев!

На строительстве он потому, что здесь можно заработать больше, чем на заводе. Сын и две его дочери получили высшее образование. Вавилов самолюбив и, пока превосходит своих детей заработком, твердо чувствует себя главой семьи. Вне рабочего времени он нелюдим, озабочен. Считает, что его сын и дочери — личности выдающиеся. Сам он не стремится расширить свой кругозор чтением. Надевает очки только тогда, когда идет в лес за грибами. Обладает даром почти мгновенно понять конструктивные особенности каждого нового агрегата. У него изумительная зрительная память. Почти без всякого усилия может представить, в какой динамический момент, в каком взаимодействии находятся все многочисленные детали машины. Он не добр, не приветлив, скуп.

Однако на машине Вавилов преображается. Живость и возбуждение охватывают его. Он первым бросается к товарищу, чтобы оказать помощь. Мгновенно, прозорливо и умно обнаруживает неполадку в чужой машине, сам устраняет ее.

Однажды он сказал Лупанину:

— Прямо тебе пророчески заявляю: подтяни сальник водяного насоса, улики нет, но чую, слабо он себя держит, не внушает доверия.

Месяц назад он получил тревожное письмо от жены, она писала, что младшая дочь собирается замуж за бывшего своего пионервожатого, теперь учителя ремесленного училища. Вавилов не помнил этого пионервожатого, но почему–то он представлялся ему престарелым соблазнителем, чем–то вроде Мазепы, прельстившим его дочь рассказами о фронтовых подвигах. Раздраженный этими мыслями, он стал страдать бессонницей и сделался еще более нелюдимым, сгоряча подал заявление об уходе, решив ехать домой. Но когда узнал, что ребята настояли на том, чтобы класть трассу через болото и сэкономить государству металл, застыдился уходить в самое трудное для стройки время. Теперь он досадовал на свое «малодушие», задирался со всеми, капризничал на «репетициях», насмехался над Лупаниным:

— Ну, ты, низкопоставленное высокое начальство, скажи, долго нам вхолостую машинами еще куролесить?..

Сейчас, положив могучие руки на рычаги, Вавилов весь замер, скосив глаза на Лупанина, и ощущение счастливого отдыха от всех забот заполняло его существо, преданное в эти мгновения только одному — работе.

Да, люди, которые обладают дивным даром самозабвенно, с великим, всепоглощающим сосредоточением отдавать себя целиком колдовскому, завораживающему очарованию труда — счастливые люди. Это ощущение отрешенности от всего, страстной нацеленности, пожалуй, и есть настоящее, чистое вдохновение, в равной мере доступное Пушкину, Гете, Шекспиру и… миллионам граждан обычных, скромных профессий.

Когда посторонний человек прочтет сотню–другую приказов, инструкций, которыми направляется деятельность хозяйственника, у него может возникнуть совершенно неправильное представление, будто достаточно быть только грамотным/чтобы исполнять эту должность.

Действительно, во множестве документов прописано наперед все, что надлежит делать и чего делать не следует. С пылким и проницательным воображением в них предусматриваются возможности почти всех нежелательных поступков ответственного лица. И вместе с тем в этих документах ощущается и огромная сила обобщения. Их могут читать с равным увлечением деятели любой отрасли промышленности на любой географической точке, не испытывая при этом сомнения в том, что бумага адресована им персонально. Пишутся, конечно, такие инструкции вовсе не для того, чтобы избавить человека от необходимости самостоятельно мыслить и действовать. Они существуют в качестве объективной истины, которая обретает карающую силу, если производственный план не выполняется. А если все идет хорошо, то чтение таких документов обогащает познаниями, вызывает восхищение лаконизмом стиля. Так как в конце всегда заключена мораль, — значит, они имеют и воспитательное значение.

Приказы можно разделить на три категории:

1. Технические — пишутся в жанре производственного очерка.

2. Благодарности — выдающийся образец самой краткой хвалебной рецензии.

3. Наложение взысканий, выговора — богатейший материал для собирателей отрицательных явлений действительности. Кладезь негодующих выражений для разносной критики.

Павел Гаврилович обычно погружался в чтение этой ведомственной литературы на ночь. Это было его ошибкой. Она вовсе не обладала полезными усыпительными свойствами, как некоторые произведения беллетристики. Наоборот, волновала, беспокоила, внушала тревогу, взывала к действию, а иногда и к противодействию.

Скажем, все ведомственные инструкции, касающиеся укладки труб в траншею, написаны в духе классических идиллий. События происходят на некоей территории, где круглый год царит весна и люди озабочены только тем, чтобы украшать эту землю собой и слушаться старших. Но как, скажем, быть с гиблым болотом, да еще когда с последними днями гнилой осени смыкается свирепое наступление зимы? И не земля в этой пойме, а сплошная рухлядь. Разве можно поставить на такой земле краны–трубоукладчики согласно требованиям инструкции, где выписаны формулы опрокидывающего момента, основанные на идиллическом представлении о нашей суше?

Павел Гаврилович вместе с машинистами решил применить для данного случая тракторные поезда из бульдозеров. Они должны удержать краны–трубоукладчики от сползания в траншею, когда краны поднимут тяжелую колонну дюкера, а потом начнут медленно опускать ее на дно. А вдруг какой–нибудь трубоукладчик завалится? Что тогда? Кто будет отвечать? Он, Балуев. И отвечать не только за то, что кран завалился, а и за то, что нарушил инструкцию. Чем нарушил? Да ведь там ничего не сказано о тракторных поездах, о том, что на свете существуют болота. А он посмел применить тракторный поезд! Но ведь без страховки кран может завалиться. Однако нужно страховать не только краны, но и себя. Послать в инстанцию докладную: так, мол, и так, в связи с грунтами слабо несущей поверхности приостановил работу, жду указаний. Такой–то.

Что ж, Павел Гаврилович когда–то прибегал к подобным способам самостраховки! Это помогало ему, но не делу. Некоторые обстоятельства прошлого вынуждали хозяйственников вырабатывать для себя этот иммунитет от возмездия за рискованную инициативу.

Павел Гаврилович сказал как–то прорабу Фирсову в порыве дружеской откровенности:

— Мы с тобой Двадцатый съезд еще во всю глубину даже не осмыслили. С каждым днем все светлее, люди открылись дерзостью дела, осмелели. Помнишь, раньше? Каждый хозяйственник на себя кольчужину надевал из приказов, инструкций, докладных. В случае чего — пожалуйте — прикрыт. Сколько наших под суд попадало. Каждый знал законы в объеме высшего юридического образования. Кто был главный человек на стройке? Прокурор. Сколько я с ними папирос выкурил! С некоторыми дружил даже. Вместе, бывало, советовались, как дело по–новому сделать и за статью при этом какую–нибудь не задеть, чтобы не рухнуть. Попадались башковитые, сами стройкой зажигались, помогали.