Вадим Кожевников - Знакомьтесь - Балуев!

Придешь к секретарю обкома, скажешь: «Есть возможность при нарушении проекта быстрее дело сделать». Выслушает, одобрит, а ты у него бумажку просишь. Даже для мелочей официальное благословение выпрашивали. Ну там нас, конечно, понимали, содействовали самосохранению, если ты человек стоящий и предложение твое стоящее. Ну, словом, ладили с прокурором. Дело дороже и самолюбия и прочего.

Теперь, конечно, наш брат, хозяйственник, тоже труса празднует. Но это уже боязнь другого сорта, высшего качества, я бы сказал, боязнь. От своего времени отстать боишься: скоростное оно. Будто всю страну, как спутник, на полную мощность запустили.

Фирсов, слушая, кивал, соглашаясь, но потом сказал:

— Я все–таки за тракторные поезда беспокоюсь, а вдруг кран завалится? Может, позвонить, информировать?

— По–братски хочешь ответственность разделить? Эх, Алексей Игнатьевич, ну на черта нам сейчас сдалась эта старая «закалка»? — Душевно спросил: — И тебе не совестно?

— Совестно, — согласился Фирсов, — но позвонить все–таки надежней, я за вас беспокоюсь, на вашу голову неприятности.

— А когда человек ее высоко держит, всем виднее, какой он, и тогда зря ему ничего не грозит, кроме собственной глупости, которая всегда главная опасность.

Приминая болотный кустарник, ползал мокрый, грязный ветер. Снег в полужидком состоянии, как серая плесень. Выходы глинистых пластов в скользкой, желтой слизи.

Сыро, серо от холодного, дымного тумана. Тусклая река тяжело влачится в обглоданных паводками берегах.

Отвратительное место эта заболоченная пойма, полная раскисшей грязи!

Кольчатое горло шланга тянется от земснаряда, как серое пресмыкающееся, выхлюпывая из себя воду толчками в траншею.

Земснаряд, притулившийся к оползшему берегу, — гордость Балуева.

Плавучий земснаряд стоит добрый миллион. Подводники возят его за собой в разобранном виде на трейлере. Земснаряд Балуева состоит из металлических наглухо сваренных самодельных ящиков, понтонов, купленного по дешевке, устаревшего для армии танкового мотора и центробежного насоса, добытого у торфяников. Для того чтобы смонтировать из этого добра плавучий земснаряд, нужно всего несколько суток, а стоимость его меньше ста тысяч. Балуев любил эту машину за ее дешевизну. Он требовал у Вильмана:

— Надо покрасить. — И объяснял смущенно: — Для красоты вида. — Хвастал: — Я же его сам придумал. — Усмехался: — Человек — животное исключительно умное.

Земснаряд окрасили щедро. Представители речного флота находили окраску неэстетичной, но мощность, безотказность механизма восхищала их так же, как и дешевизна.

Павел Гаврилович дал земснаряду гордое имя — «Отважный».

Вода в траншее грязная, мутная, плавают на поверхности бурые торфяные клочья и радужные пятна нефти. Чем ближе к урезу реки, тем круче, выше берега траншеи. Она похожа на глубокое ущелье.

Краны–трубоукладчики выстроились вдоль траншеи, и там, где они стоят, стены откосов медленно оползают песчаной осыпью.

Затянутая в деревянный корсет футеровки, оседланная чугунными грузами, обвешанная бочками понтонов, которые должны облегчить ее тяжесть, стальная двухкилометровая колонна возлежит на земле, опираясь на куцые бревна.

Одновременно приподнятая стрелами кранов–трубоукладчиков, труба гибко повисла, словно упругая кишка. Первый трубоукладчик медленно приблизился к срезу траншеи. Грунт из–под него выпер и стал оползать, тросы, соединявшие кран с бульдозерами, натянулись, тросовое масло выступило на скрученных стальных волокнах. Трубоукладчик, казалось, держался только на том, что его траки прилипли к глине.

К Павлу Гавриловичу подошел Сиволобов. На нем надета фронтовая, защитного цвета меховая безрукавка. Губы сухие, жестко сжаты. Кивнув на краны–трубоукладчики, пожаловался:

— Когда на цель во время бомбежки заходил, не волновался, а тут, видите… — Вытянул руку — пальцы дрожали.

Балуев ничего не ответил, он смотрел… Почти стоя, Лупанин держал руки на рычагах. Шея вытянута, хрящеватый нос бледен. Кожа лица натянута, капельки пота на висках, и при этом беззаботная улыбка, добытая ценой нечеловеческого усилия.

Сиволобов сказал:

— Товарищ Вильман считает, что геройство на производстве — только от переизбытка сил и пренебрежения к здоровью.

— Тихо ты! — крикнул Балуев Сиволобову, хотя для опускания трубы тишины не требовалось.

Труба медленно обвисала, сползая все ниже и ниже по песчаной круче.

Стропальщик освободил трос, и, медленно разворачиваясь, кран с облегчением величественной поступью протопал в конец машинной шеренги.

Второй кран безукоризненно проделал все, что свершил первый. За ним то же повторил третий.

Скошенная труба уже легла своим концом на дно траншеи. Змеиное тело ее все дальше и дальше вытягивалось вдоль русла канала. Стоящие на противоположном берегу тракторы подтянули застропленную трубу на середину канала. Бочки понтонов, как поплавки, высоко торчали из воды.

Казалось, что мгновенно померкнул слабый утренний свет и хлынула чернота ночи.

Краны–трубоукладчики пырнули темноту белыми лезвиями прожекторов. Дюкер лежал в траншее на плаву, вытянув гибкое трубчатое тело.

Лупанин. сойдя с машины, небрежно волок по грязи свои длинные ноги в резиновых ботфортах. Фетровая шляпа сдвинута на затылок, хищное лицо спокойно. Подойдя к Балуеву, сказал:

— Павел Гаврилович, это верно Зайцев говорил, что по Шекспиру уже не одну сотню лет идет мировая дискуссия, будто не он автор, а какой–то аристократ? Неужто до сих пор разобраться не могут? — Произнес задумчиво: — Смотрел зарубежную картину по его пьесе: горбун провожает вдову, идущую за гробом супруга, а горбун выдающийся оратор, ну и уговорил. Здорово показано, какая сила в слове имеется даже на подлость!

Балуев смотрел на Лупанина растерянно и изумленно. Потом схватил его жесткую сильную руку, пожал.

— Спасибо, Гриша.

— А как же, — сказал Лупанин, столько репетировали, да чтобы после этого не вышло, смешно даже думать.

Подойдя к Балуеву, усталый, осунувшийся Мехов вдруг задрал подбородок, высоко вскидывая ноги, не сгибая в коленях, держа руки по швам, протопал мимо, как солдат при церемониальном марше.

Балуев крикнул:

— Товарищ Мехов! Администрация пиво выставила, а от водолазов отдельно — раки. И, простирая руки к парусиновому шатру столовки, пригласил: — Прошу!

Лицо у Мехова было счастливое. Он улыбался своей шутке, довольный, что может шутить и чувствовать себя сейчас легко и свободно после отлично слаженной работы, где он показал себя не хуже других.

Подошел Вавилов, сказал угрюмо:

— Ты, Павел Гаврилович, мое заявление об уходе во внимание не принимай. Съезжу только, выдам дочь замуж. — Добавил сердито: — За одного товарища, и вернусь. — Откашлялся. — Дюкер аккуратно в канаву уложили, как ребенка в люльку, даже футеровки не подрали. А отчего? Душа в душу действовали. Вроде как в хоре спелись, и получилось.