Анатолий Черноусов - Повести

А когда учитель истории говорил о людях каменного века, показывал рисунки их орудий труда и говорил, что эти орудия примитивные, то Климов и соглашался с учителем и не соглашался. Конечно, они примитивные, эти орудия, но Климова озадачило то, что в одном из каменных топоров было проделано отверстие для топорища. Правильной формы, круглое. «Как они умудрялись дырявить камень? — думал Климов о пещерных людях. — Не имея сверл, не имея станков, ничего не имея?..»

Учитель в подробности не вдавался, технология каменного века его не интересовала. И лишь много позже, когда Климов стал копаться в истории техники, он нашел эти подробности и снова был потрясен — это каким же упорством и мастерством надо было обладать, чтобы, вращая обыкновенную палку и подсыпая время от времени под нее песок, протереть отверстие в каменном топоре!..

«Как это делается?» — вот что определило в жизни Климова и выбор специальности и выбор института. Да и работа в мастерских… Разве не интересно наблюдать, как из технически неграмотных парней и девчонок получаются люди, владеющие станком, умеющие делать на нем полезные вещи?..

Нет, Климов не знал стихов Исикавы Такубоку.

— Тогда я вам завидую! — сказала Зима. — Вам, значит, еще предстоит открыть для себя его стихи… Это, знаете, поэзия, ну, в чистом виде, что ли… Он очень рано умер, Такубоку, в двадцать девять лет. От туберкулеза, кажется. Он танки писал. Знаете, такой стих коротенький, пять строчек всего. В переводе с японского «танка» означает «короткая песня». И вроде бы ничего особенного на первый взгляд… Вот у него есть такая танка: «На песчаном белом берегу островка в восточном океане я, не отирая влажных глаз, с маленьким играю крабом». Правда же, ничего особенного как будто нет, обыкновенные слова?.. Но вот если проникнуться, то вдруг открывается что–то… Одиночество какое–то жуткое… Сердце одинокое в пустынном, равнодушном мире…

«Смотри–ка, — дивился Климов, слушая разговорившуюся «буку“. — Любит, стало быть, стихи…»

Вообще–то Климов ничего не имел против стихов, нет. Будь время, он с удовольствием, наверное, почитал бы что–нибудь художественное. Но ведь некогда, все некогда! Вот думаешь — надо бы почитать, все шумят о каком–то романе, сногсшибательная, мол, вещь. И думаешь, ну, обязательно прочту! Но то одно, то другое, глядишь — опять не до романа, опять не до стихов… Работа. Загружен под завязку. Каждый день — группа, каждый день — по шесть часов занятий. Да еще преподаватели с кафедр одолевают просьбами: выточи, Степаныч, втулку для прибора — поломалась; помоги, друг, винт у микроскопа барахлит, резьба, видимо, сорвана… А последнее время допоздна задерживался Климов в мастерских еще и потому, что начал кое–какие опыты. Так, «наклюнулась» одна проблема, и он стал подумывать об аспирантуре, о диссертации. А пока потихоньку от всех экспериментировал: коль найдется руководитель, прийти к нему не с пустыми руками, а уж кое–что имея, как говорится, в активе. Так что и на это уходило много времени. Ну, а кроме того, необходимо ведь и техническую литературу читать, и не просто читать, а делать выписки, быть в курсе, постоянно быть в курсе… Если же выдавался свободный вечерок, первым делом — на лыжи и в Заячий лог, надышаться свежим воздухом, накататься с гор, натешить мускулы работой в полную силу. Или приходил приятель Саня, и они играли в шахматы. Забегала раза два в неделю и «подруга сердца» Галя… Так что не до стихов тут, не до романов. Записи хотя бы магнитофонные послушать, песенки какие новые, да в кино сходить, чтобы уж вовсе не отстать от жизни…

Все эти мысли пронеслись в голове у Климова, когда он, удивленный и опять растревоженный, но уже как–то по–иному, нежели в мастерских, растревоженный этой девчонкой, слушал, как она, шагая рядом и поскрипывая по снегу своими сапожками, читала стихи:

Я в шутку

Мать на плечи посадил,

Но так была она легка,

Что я не мог без слез

И трех шагов пройти.

«Как разрумянилась–то на морозе!.. — думал Климов, косясь на спутницу. — Ишь ресницы–то в инее! А глаза–то как блестят!..»

Раскрыл всю душу

В разговоре…

И показалось мне,

Я что–то потерял,

И я от друга поспешил уйти.

«Об одиночестве все читает, об одиночестве… Неужели действительно одинока? Неужели никого у нее нет?.. — Климов решил, что обязательно спросит Зиму про жениха. И с какой–то невесть откуда взявшейся горечью подумал: — Кто–то будет у нее первым?..»

«Так, значит,

Вам не хочется жить?» –

Строго спросил меня доктор.

И сердце мое

Промолчало в ответ.

Климову почему–то хотелось чувствовать себя много старше ее, опытнее, бывалее, что ли, хотелось даже сказать что–нибудь циничное, вот, мол, все это у тебя со временем пройдет, слетит с тебя вся эта романтическая шелуха… Галя тоже, небось, стишки когда–то читала, была такой же вот девчоночкой… А теперь поняла — зачем этот розовый туман, если все в конце концов сводится к одному и тому же?.. Поняла, что в жизни все проще.

Однако как ни хотелось Климову чувствовать себя рядом с юной спутницей этаким тертым калачом, человеком, познавшим всю подноготную жизни, как ни хотелось казаться «старым циником», ему все–таки было приятно шагать по ядреному легкому морозцу, по ночной, в морозных огнях улице; приятно было слушать эту разговорившуюся вдруг, приоткрывшую себя молчунью. Климов вспомнил, как давно–давно вот так же провожал со школьного вечера самую красивую девочку девятого класса Машу Куликову, вспомнил свои мысли и чувства, свое состояние… Как сладко замирало сердце от одного только вида этой девочки, от одного ее взгляда, звука ее голоса… Как все было чисто и хорошо, как светло мечталось и какая прекрасная жизнь виделась впереди!..

Ничего не вышло из этой первой влюбленности, как оно чаще всего и бывает в жизни… Разъехались, расстались, Маша вышла замуж, у Климова завелись «подруги сердца». И Маша ушла в прошлое, забылась…

И вот теперь Климов снова шагал рядом с девочкой, слушал стихи и вспоминал самого себя, то свое состояние влюбленности в Машу Куликову. И чувствовал Климов, что сердце ноет от этих воспоминаний, ноет, будто все то время, пока не было Маши, а были другие — оно, сердце, тосковало о такой, как она…

— Хорошо‑о! — вздохнул Климов полной грудью, вздохнул так, что косточки грудные захрустели.

— Хотите, я вам дам почитать Такубоку? — предложила Зима, решив, видимо, что это «хорошо» относится к стихам, которые она читала. — Хотите?

— Конечно! С удовольствием почитаю, — поспешил заверить Климов и мысленно рассмеялся — как все быстро получается! Вот уже какая–никакая связь. Даст книжку почитать, потом приглашу на лыжах покататься…