Анатолий Черноусов - Повести

— Так–то… — опять со значением улыбнулась Ольга Николаевна и пояснила Климову, что эта простая история показывает различие между людьми живыми, то есть верующими, и людьми, лишь с виду похожими на живых, — безбожниками…

«Вы, значит, живые, а я не живой…» — усмехнулся в душе Климов.

— Посмотришь вокруг, — задумчиво продолжала Ольга Николаевна, — послушаешь, и ужас берет. Как так можно жить? Пьют, избивают друг друга, насилуют, воруют, кляузничают, подсиживают — кошмар!.. Вон у нас на той стороне лестничной площадки живет семейка одна… Муж пропивает все, что зарабатывает. До копейки. Приходит домой — драки, скандалы, матерщина! Мало того, что в квартире, так на площадку выкатятся — смотрите, слушайте, люди добрые!.. А двое маленьких детишек… И вот эти крошки видят все, впитывают в себя эту грязь… Ну, сердце разрывается смотреть на это!.. А в соседнем подъезде, рассказывают, так девочку маленькую, школьницу недавно изнасиловали. Это какими же зверями надо быть, а? И так то одно, то другое — будто с ума все посходили!..

— Ну, не все уж, Ольга Николаевна, не все!.. — предупреждающим тоном сказал Климов. — И потом… ко мне–то ведь это не имеет никакого отношения. Я‑то ведь вроде не грабитель, не пьяница горький, не кляузник…

— Да, да, — поспешно согласилась хозяйка, — я не про тебя… Мне вон Лина даже говорит: «Мама, Валера хороший…» А я ей говорю… дьявол, говорю, таким хорошим может прикинуться… — И глаза хозяйки остро и недобро сверкнули.

Собираясь сегодня к Лине, Климов тщательно обдумал каждый свой шаг, приготовился к спору, заготовил убедительные, на его взгляд, доказательства, что никакого бога нет и быть не может. Однако после слов о дьяволе он только ошеломленно открыл рот, но так ничего и не смог сказать. Он вдруг будто обессилел от сознания невозможности что–либо доказать этой пожилой женщине с лицом фанатички. Разве применима тут обычная человеческая логика, коль эта женщина всерьез подозревает, что он, Климов, дьявол, который прикинулся хорошим человеком?..

И Климов молчал, а Ольга Николаевна продолжала уверять, что только они, баптисты, и есть настоящие люди, а в жизни неверующих одна мерзость, одна грязь, одно скотство. Да и не только среди неверующих, но и среди православных тоже.

— Я ведь в деревне выросла, — вспомнила хозяйка. — Боже, что там творилось! Кольями друг друга забивали насмерть, топорами рубили! Сосед был у нас, помню. Наискосок они жили от нашего дома. Так тот однажды напился самогону, одурел и на куски изрубил топором свою жену… А ведь в церковь все ходили, православными были. И вот папа покойный, видя все это, начал отходить от православия и постепенно постиг истинную веру. И совсем перестал ходить в эту их церковь. А поп это заметил, обозлился и давай подговаривать пьяных мужиков, науськивать их на папу, мол, вот кто виноват во всех ваших бедах. Он, Николай Малин, продался сатане и служит ему… И ночью к папе пришли. Целая орава пьяных мужиков с кольями, с вилами. Хотели убить. А папа говорит — стойте, мужики. И достает Библию и кладет на стол — вот моя вера! — говорит. Они и отшатнулись — Библия все же, священная книга!.. Они и попятились, закрестились… — Ольга Николаевна вздохнула, помолчала. — А потом и мы подросли, папа и нас обратил в истинную веру. Ну, а я вот — Лину, Раю, Тамару… — Она ласково посмотрела на дочь, все еще стоящую у выключенного магнитофона. — А уж они своих деток будут так же воспитывать…

«Ну а как же иначе! — с тоской думал Климов. — Ведь семья у вас — это «домашняя церковь“, мать — дьяконисса, отец — пресвитер. И если вы не сеете слово божие в чистых маленьких сердечках, — записано в ваших «правилах поведения“, — то вы же снова распинаете Христа!..» — И в Климове опять появилось сосущее чувство безнадежности.

— Так что… — начала было Ольга Николаевна, но договорить не успела, ибо в эту минуту в комнате появился сам глава семьи.

— Я ведь тоже до войны был холостым и неверующим, — сразу, без предисловия и необходимого, казалось бы, вопроса: «О чем речь?» — подключился к разговору Линии папа, удобно и прочно располагаясь на стуле, глаза в глаза с Климовым. — А на войне, когда вот она, смерть, каждый день с тобой рядом, многие пришли к богу… — Он не без самодовольства усмехнулся. — Там придешь!.. Как завоют вокруг тебя мины да осколки — придешь к богу!.. И, глядишь, один раз непонятно как остался живой, другой раз непонятно как остался живой… Едем, помню, на «студебеккере» — шарах! Тяжелый снаряд прямо в середину кузова. Очухался: лежу метрах в десяти от дороги. Ни машины, ни людей, одни обломки да клочья. Ощупал себя — только шинелька изорвана, да ушибся, когда падал. Ну как это понять? Случайность? Конечно, вроде бы случайность… Но вот в другой раз такая же история. Осколком расщепило приклад у автомата. Разнесло! Не попади он в приклад — вышибло бы кишки и развесило по кустам, как не однажды пришлось видеть… И столько, знаете, этих случайностей, когда рядом гибнут, а ты живехонек, что невольно подумаешь: кто–то меня хранит, кто–то остерегает…

Он замолчал на минуту, внимательно, даже испытующе, в упор разглядывая Климова. Был он плотный, спокойный, уверенный в себе; с густой проседью в черных волосах, с большим широким лбом много думающего человека. И то, что он раньше почти не замечал Климова, не проявлял к нему никакого интереса, а теперь так изучающе смотрел, смутило Климова, обеспокоило. Тем более, что из комнаты куда–то исчезли и Лина и Ольга Николаевна…

— Так вы, стало быть, считаете, — вновь заговорил хозяин, — что религия — это нечто вроде философии? Что ее выдумал человек?

«Рассказала!..» — мелькнуло в голове у Климова. И от догадки, что все то, о чем он говорил недавно Лине, пытаясь разубедить ее и просветить, в точности передано «папе», — от этой догадки Климов разволновался еще больше. Не ожидал он от Лины такого, не ожидал… А теперь хозяин, выходит, знает о намерениях Климова переубедить Лину и вот взялся за «совратителя» сам…

— Да… — стараясь тем не менее держать себя в руках, заставляя свой мозг работать, ответил Климов. — Не человек, а точнее, человечество. Оно выработало такую систему взглядов… Такие, что ли, жизненные правила, чтобы порядок в жизни был, были какие–то устои, нормы, так сказать, поведения… Все эти заповеди: «не убивай», «не кради» и так далее, — в них ведь ничего религиозного нет, обычные правила человеческого общежития…

Климов не помнил, чьи мысли сейчас высказывал: то ли Саня ему однажды говорил о заповедях, то ли сам слышал о них на атеистической лекции, куда его однажды затащили… Так или иначе, но о заповедях он знал и, будучи уверенным, что не такой уж он профан в атеизме, продолжал: