Николай Погодин - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2

Дятлов. Ипполит! Как же это? Как можно тебе промолчать?!

Ипполит. Владимир Ильич, я понимаю, вы не Дятлова школили — меня.

Ленин. Что вы, как можно вас школить, как-то странно. Вы, наверное, марксизм начали изучать лет с шестнадцати.

Ипполит. В гимназические годы… с пятого класса.

Ленин. Вот совпадение! Как я… Я тоже рано начал изучать Маркса, но вот… простите, из партии выходить не надумал.

Ипполит. Мне стыдно, очень стыдно.

Ленин. Если так, то всего один вопрос. Только совсем откровенно: откуда этот срыв? Что с вами случилось?

Ипполит. Да, срыв! Я метался. У меня возникли мучительные вопросы, они казались громадной проблемой. Ведь был Октябрь, Смольный… Я даже стал сомневаться в правильности курса партии. И потом брат у меня, Дятлов его знает, молодость, чистота, горел революцией, а вот теперь сделался взяточником.

Ленин. Понимаю, брат. Вы в него верили. Это может потрясти. Но вы не сделались взяточником. Дятлов не сделался. Я не сделаюсь. Вот и судите о партии по Дятлову, по мне, если угодно, и тогда не будет никаких сомнений. Но это уже вопрос не о деревьях и лесе, а о гнилых пнях. Вам, наверное, очень тяжело. Не буду вас томить. Мне очень не хочется портить свое впечатление от вас. До свиданья, товарищ Ипполит.

Ипполитуходит.

Я таких знаю. Колеблющихся не терплю, но тут другое. Это испуг, временная растерянность… А я — вот видите — устал. Волнуюсь, горячусь непомерно, а мне уже нельзя. Я, по всей видимости, серьезно болен. По политическим мотивам об этом говорить не следует, но вам — другое дело… Я могу умереть в любое время… Хоть это звучит несколько нелепо, ибо все мы умираем в любое время… но применительно ко мне это приходится связывать с переутомлением, о котором я, грешный человек, ничего не знал… Тут еще выстрел, пули с ядом… И потому меня сейчас особенно волнуют настроения в нашей партии, что вы и почувствовали на себе.

Дятлов (потрясен, еле слышно). Владимир Ильич…

Ленин. Товарищ Федор, не произносите ничего кисло-сладкого. Не обижайтесь, не переношу. И вообще наше с вами время истекло. У меня куча дел. Вот чего жаль! Сделали мы неслыханно много, больше, чем все революции вместе взятые. А хочется еще и еще… Ну-с, до свиданья, друг мой. Инженера Ипполита не томите… Тонкие, чувствительные натуры тоже нужны партии… Вы не томите его упреками, он — наш. А вам бы кипучую работу, заводик бы насадить где-нибудь из тех, которые у нас под пеплом. А?.. Товарищ Дятлов, что с вами?

Дятлов. Ничего, Владимир Ильич…

Ленин. Уходите, а то мы так вовеки не простимся.

Дятлов. Ухожу. (Уходит.)

Ленин. Любить людей задача адски трудная!

Занавес

В квартире Сестрорецких. Та же зала. Ирина, Настя.

Ирина. Уйдите, Настя. Зачем вы пришли? Никакой дружбы у нас не будет.

Настя. Вы нетактично обращаетесь со мной, Ириночка. А я вот могу сообщить вам нечто такое, за что вы мне руки должны целовать. А Валерик-то жив. Он во Владимирском централе [49] Владимирский централ — каторжная тюрьма в царской России. находится.

Ирина. Неправду говорите. Он написал бы мне.

Настя. Нет, не напишет. И не ждите. Потому что вы все отвернулись от него, помочь не хотели. Напишите братику, поскольку вы перед ним кругом виноваты.

Ирина. О наших отношениях с братом я буду судить сама. Благодарю за то, что вы мне сообщили… и довольно.

Настя. Не выгоняйте, сама уйду. Но что хотела высказать, то выскажу. Вы ведь на Валерика за то взъелись, что деньги те мимо вас прошли. А то — они принципиальные. У всех у нас одна принципиальность: собственный карман.

Ирина (вне себя). Вон! Прошу вас. Иначе, не знаю, что будет.

Настя (нежно). Ах, Ириночка, какие вы вспыльчивые. А я пришла из-за своей любви. Верьте не верьте, а Валерик — моя первая любовь. Адью. (Уходит.)

Ирина. Какая гадость! Точно в грязь падаешь.

Входит Дятлов.

Дятлов. Прошу прощения, что вошел не постучавшись. Меня ошеломила Настька Гвоздилина… Как фурия на меня накинулась…

Ирина. Федор? Неужели вы?

Дятлов. Я… А где Ипполит?

Ирина. Его вызвали в райком. Срочно. Не объяснил зачем. Ну, а как вы, где вы? Исчезли прошлой зимой, внезапно, втихомолку, странно. Ведь я почти ничего не знаю о вас.

Дятлов. Живу в недрах Тульской губернии, раскопал старинный завод, который теперь воскрешаю в должности директора.

Ирина. Интересно?

Дятлов. Трудно. Впервые я почувствовал всем своим нутром, что революция — это громадный труд, какого я себе не представлял. Так что о том, что интересно и неинтересно, мне и подумать некогда. Но иногда скучаю по друзьям… По Ипполиту…

Ирина. Ему пишете, мне — ни строки… Обиделись на меня за то, что я вас назвала безжалостным… Простите, если так. Потом я поняла ваш взгляд на поступок Валерия… Я потом многое поняла… А Валерик наш жив…

Дятлов. О Валерике я знал, Ирина Александровна. Мне ведь пришлось отправлять во ВЦИК его дело. И там подтвердили правильность решения трибунала, но меру наказания сочли возможным изменить… А обидеться на вас… Этого я никогда бы не смог…

Ирина. Почему же «никогда?»

Дятлов. «Почему» — вопрос иной, но что никогда, то никогда.

Ирина. А все же?

Дятлов. Я любил вас, дорогая, вот в чем дело. Любил… Так-то вот…

Ирина (после молчания). Дятлов, опомнитесь.

Дятлов. Теперь опомнился, тогда любил без памяти.

Ирина. Что вы говорите?

Дятлов. Эх, Ирина Александровна… как вы меня мучили!.. И чем! Своей приветливостью и тем еще в особенности, что невинно, ничего не подозревая, часто повторяли мне: «Я люблю вас, Федор».

Ирина. Если бы я знала…

Дятлов. Иной раз мне до дрожи в сердце хотелось взять вашу руку, к щеке своей прижать и хоть мгновение подержать, а вы с испугом… а может быть, и с отвращением… отводили свою руку.

Ирина. Федор, милый мой, вы же не злой человек… а говорите злые вещи… Я?.. К вам?.. С отвращением?.. Какая нелепость… Я вас всегда любила.

Дятлов. Ирина Александровна, не повторяйте этого слова, прошу вас.

Ирина. Вы же повторяете.

Дятлов. Это нечаянно случилось…

Ирина. Тем лучше. Значит, искренне. Но успокойтесь, если не нравится — не буду.