Николай Погодин - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2

Ландышев. Тогда это трагично.

Акафистов. Говорю вам, — маленький я человек… всякий раздавить может.

Ландышев. Странно, знаете ли… Я был иного мнения о вашей личности. Но извините. (Уходит.)

Акафистов. Ты, отец, скройся со станции. В трактир ступай.

Карп (со слезами). Предали мы с тобой людей живых, честных…

Акафистов. Кого предали, что мелешь? Сильные мира понудили… А князь мог и без нас обойтись.

Карп. А за что предали-то? Его холуй двадцатипятирублевку сунул и еще велел князю поклониться.

Акафистов. Свяжись с пьяницей… раскис, как баба.

Карп. Продали, предали… По рукам кровь струится.

Акафистов. Залил глаза… Скройся.

Карп. Продали, предали…

Занавес

Платформа. Поезд. Утро. Багровые облака. Юлай.

Юлай (без горечи). Какой ты глупый, Юлай, беда. Смотри теперь, как бы самого тебя не зарезали… воронам на закуску. (Смотрит, в сторону.) Гриша, указывай, что нам делать.

Появляется Костромин.

Костромин. Самое важное в эти последние минуты — поезд не задержать. Слушай, сейчас механик платком махнет — ты давай первый звонок, а потом смотри на часы. Поезд простоит после первого звонка шесть минут, как ему полагается, а ты второй звонок дашь через три минуты, а третий — за минуту до отправления.

Юлай. Хорошо, я это все сделаю. Ты скажи на прощанье — прошел наш день навеки? Больше такого дня мы никогда не увидим?

Костромин. Сам знаешь, что уезжаю сражаться туда, где решаются судьбы рабочего класса.

Юлай. Прямо отвечать не хочешь… значит, плохо. Не знаю навеки, не знаю, нет. Зато знаю теперь, кого крушить надо.

Костромин. А раз знаешь, Юлай, то и сокрушишь в конце концов. Но прощай, любезный мой, не своди глаз с паровоза.

Входят Наталья Николаевнаи Тася.

Тася. Гриша, уходите немедленно отсюда.

Костромин. Тасенька, мама, давайте тихо прохаживаться, точно ничего не случилось.

Наталья Николаевна. Мальчик мой, дело серьезней, чем я думала.

Тася. Они решили убить вас.

Костромин. Кто — они?

Тася. Они… Как их называют?.. Которые секут мужиков. Они приехали все пьяные, ввалились к нам в дом. Ротмистр изливался мне в любезностях… К нему приходил Акафистов, и они вместе уходили к князю. В этом гнусном деле самое решительное участие принимает также приезжий корнет. Уходите немедленно… Они вас схватят.

Костромин. Да, пожалуй… Мама, Тасенька, но, что бы ни случилось, — дружинники уедут. Мы дали друг другу слово: что бы ни случилось. Я скроюсь на паровозе, там труднее меня достать.

Наталья Николаевна. Голубчик мой… иди же, беги!

Костромин. Эх, дал бы я им… Что нам этот пьяный ротмистр со своей темной солдатней… Как обидно, что нельзя. Нельзя из-за моей персоны устраивать кровавый бой на какой-то проезжей станции.

Тася. Значит, спокойно идти на смерть?

Костромин. Смерть не смерть, но тяжко все время сдерживать себя… Мучительные мысли. Может быть, я действую не так, может быть, надо было сразу захватать тут власть и двинуть поезд по своему приказу… А если глупо делать переворот в масштабе одного поселка, что тогда?.. Потом лишние жертвы, виселицы… Кто скажет? Я не знаю… Мы лишь учимся делать революцию… В одно я верю, что ценой железной воли я обязан отправить с этой станции дружинников.

Наталья Николаевна. Уходи.

Тася. Я не отойду ни на шаг от паровоза.

Костромин, Наталья Николаевнаи Тасяуходят.

Юлай (вслед). Прощай, Гриша. Я все помню. (Один.) Царствуешь, Николашка? Царствуй, царствуй.

Входит Карп.

Карп. Юлайка, ошметок человеческий, плюнь мне в харю. Видишь эту продажную харю?.. Плюнь промежду баков.

Юлай. Жалко тебя, Карп. Допился ты…

Карп. Я не Карп — это имя доброе. Я — Иуда. Но почему я Иуда? Не могу никак понять. Разве что подлость моя выше рассудка, выше сил души моей? Нет. Я — сам хозяин своей подлости. Вот что ужасно.

Юлай. Куда бежишь?

Карп. Пасть на колени перед человеком… Где Григорий Костромин?

Юлай. Не знаю, я его не видал.

Карпуходит.

(Смотрит в сторону паровоза, напевает свои мотивы.) А тучки плывут красные… горит губерния. Уходи спать, Николашка, все равно не дадим тебе царствовать. (Радостно подходит к колоколу, звонит.)

Входит жандарм.

А я совсем про тебя забыл! Ты где пропадал?

Жандарм. Поговори, поговори. Я тебе дам «забыл». И не твое собачье дело, где я был. Встрял, дурак, в революцию, а я тебе говорил: не встревай.

Юлай. Разве я один? Все встряли.

Жандарм. Всех и выпорют.

Юлай. Одной заднице больно, всем — нет.

Жандарм. Красное знамя носил?

Юлай. Носил.

Жандарм. Ты хоть молчи, стерва глупая. Есаул Каблуков узнает — велит повесить.

Юлай. Велит — пускай. Куда деваться?

Жандарм. Не ты носил, глупость твоя носила.

Юлай. Вот интересно, почему ты меня жалеешь?

Жандарм. «Почему», «почему»… Есаул перепорет вас, и был таков, а нам с тобой дальше надо существовать. Ох, какое нехорошее небо! Палят усадьбы мужички-крестьяне… Ваши башкирцы тоже участвуют.

Юлай. Зря говоришь, мы — народ смирный.

Вбегает Акафистов.

Акафистов (Юлаю, кричит). Ты что?!

Юлай. А что?

Акафистов. Вот я тебе покажу «а что»! Распустились! Кто велел давать отправление? Молчишь, наглая рожа! Я знаю — кто. Но все равно, поезд уйдет, а он останется. (Жандарму.) Иди, Антропов, к господам офицерам, приказывают.

Жандарм. Корнет тверезый, а ротмистр выпивши сильно.

Акафистов. Не наше дело. Мы люди маленькие, последние.

Жандармуходит. Из вагона появляется Андрон.

Андрон (Акафистову). Их сиятельство сейчас проснулись и спрашивают — на какой станции стоим? А мы, оказывается, все на той же. Что же ты, голубчик, турусы на колесах нам разводил? Нерадиво служишь.

Акафистов (с неприязнью). Отправление дано. Поезд через пять минут отправится… если не произойдет небольшая задержка.

Андрон. Мерси, голубчик. Князь еще велел узнать, как там, марксиста вы повесили?

Акафистов. Я прошу не путать меня с палачами! Я не служу у вашего князя в палачах!