Борис Горбатов - Собрание сочинений в четырех томах. 4 том.

У Горового обиженно задрожали губы под усами.

— Это ты зря, зря обижаешь. Виктор Федорович! — со стариковским укором сказал он. — Это ты мне в самое дорогое попал. — Я — машину обожаю. Я с каждой новой машиной, как с дитем, нянчусь, хоть сам и не механик. Я, если хочешь знать, первый механизатор по нашим местам, это пусть все подтвердят.

— Вот ты и живешь этой старой славой первого механизатора, — усмехнувшись, ответил Абросимов. — А от славы-то уже одни лохмотья остались... Одни дыры... Ну, какие у тебя сейчас лавы, в каком они виде? Ведь все, как на подбор, — скособочены, покривлены...

— Это верно... — шумно вздохнул Горовой. — Лавы — это я согласный...

— А отчего лавы покривлены?

— Ну, причин много... — развел руками Горовой.

— Одна причина: плохая работа врубовых машин! — строго сказал Абросимов. — Не берут твои врубовки верхний куток, оставляют... То есть полной цикличности нет. А косая лава — косой и конвейер. А где косо — там и рвется. Вот и рвутся конвейерные рештаки... вот тебе и твои неполадки...

— Так главная причина — напряжение низкое в моторах... Что тут сделаешь? Оттого и врубовки не доходят... не берут верхний куток...

— А отчего напряжение низкое? — охотно подхватил Виктор.

— Я так мыслю, что моторы старые, — нерешительно объяснил Горовой.

— Не верно! Я видел ваши моторы. Им еще, как солдатскому котелку, служить да служить. А напряжение низкое у вас оттого, что трансформаторные камеры отстают...

— Не поспевают, это верно... — крякнул Горовой. — Так ведь не намного... — И он уже, как школьник на учителя, робко посмотрел на бедового управляющего.

— «Не намного»! — зло передразнил Абросимов. — Всего на десять — двадцать метров... Так? А ты знаешь ли, первый механизатор, сколько ты на каждом метре теряешь? Считал? А я у тебя на шахте подсчитал. Ты тридцать процентов напряжения теряешь на зажимах мотора из-за отставания трансформаторных камер.

Горовой беспомощно взглянул на него и вдруг густо-густо покраснел.

— Пристыдил! — тихо сознался он. — Пристыдил старого дурака! Постой-ка! — он кряхтя полез в карман и извлек оттуда клеенчатую записную книжку и толстый карандаш. — Дай-ка я запишу себе на память. Скажи, пожалуйста! — удивился он. — Такую простую вещь, а упустил.

— Запиши, запиши! — улыбнулся Виктор, следя за стариком повеселевшими глазами. Но потом вдруг круто повернулся, чтоб обрушиться уже на следующего завшахтой, — на этот раз на Голубева, человека с простодушным, добрым, приятным и каким-то точно всегда обрадованным лицом, жизнелюба и хлебосола.

Ругать его было невозможно, — такое у него было лицо.

— Вот и у вас, Яков Афанасьевич, — тоже невольно улыбнувшись ему, сказал управляющий мягко, — все лавы искривлены. Не лавы, а балерины какие-то! На носочках стоят! «Лебединое озеро»!

— Мазурка... — неопределенно вставил Петр Фомич.

— А с чего бы вам плясать? — насмешливо спросил Абросимов. — С какой-такой радости? Что план не выполняете? Так тут пляски печальные... Нет, лавы надо выправить! — уже без улыбки сказал он. — Выправить!

— Слушаю, Виктор Федорович, — пробормотал Голубев.

— Вот у вас, кажется на «Куцем Западе», лаву просто положили веером, почти по простиранию. Ну, куда это годится? Нет, выправить, выправить!.. — отрывисто повторил он. — В первую очередь — выправить. Тогда и уголек пойдет!

— Будет исполнено, Виктор Федорович...

— А чего ж раньше не было исполнено? И с механизмами у вас тоже, как здесь выражались некоторые руководители, неполадки. А отчего неполадки, отчего аварии? — вдруг рассердился Абросимов, глядя уже не на Голубева, а на всех. — Оттого, что нормальное понятие, которое в наши дни каждому колхознику ведомо, что механизмам нужен планово-предупредительный ремонт, — будто выветрилось у всех из головы. Предупреждаю: за ремонтом буду следить лично! — сказал он все так же сердито и исподлобья глядя на всех. Достал папиросу и строго постучал ею по коробке. Потом — закурил.

— Неполадки! Мелочи! — зло пыхнул он дымом. — А каждая такая неполадка тысячи тонн угля стоит. Об этом не вредно бы помнить. Вот вас, товарищ Беловежа, что вас тормозит? — неожиданно обратился он к голубоглазому гиганту с русой окладистой бородой, более похожему на полярника-медвежатника. чем на донецкого инженера. Во время совещания он старательно все записывал себе в блокнот, как еще недавно записывал в тетрадь лекции в институте.

Вопрос управляющего застал его врасплох: он смутился, вспыхнул, зарумянился, и теперь никакая, даже самая густая борода не могла скрыть его желторотой молодости.

Впрочем, управляющий уже сам ответил на свой вопрос:

— Ваша главная болячка — нижний штрек на втором участке, и вы это отлично знаете. Знаете — и терпите. А нужно всеми силами, сколько есть, навалиться на этот растреклятый штрек, дать настоящее опережение и расширить, к черту, узкое место. Так? Так! Отчего же вы этого не сделаете?

— Так ведь добыча, товарищ управляющий... — пролепетал сконфуженный, но самолюбивый, как все молодые инженеры, Беловежа.

— А добычу надо давать! А как же? Нам с вами не за то зарплату платят, что мы породу на-гора даем, да на террикон ее вышвыриваем. Уголь надо давать! И столько — сколько страна требует. Вот я и спрашиваю вас: когда будем настоящий уголь давать?

Но смотрел он теперь не на Беловежу, а на Светличного, и тот понял, что этот вопрос ему, и тотчас же почтительно встал.

— Как у вас на «Крутой Марии» дела, товарищ Светличный? — сухо и даже как бы намеренно официально спросил Виктор.

— Как вам известно, Виктор Федорович, мы в прорыве из-за неожиданного сброса на третьем участке, — спокойно, но тоже с подчеркнутым вниманием к вопросу начальника доложил Светличный.

— Ну, а когда же вы этот сброс пройдете?

— Обещаю, что через десять дней «Крутая Мария» будет давать план, Виктор Федорович.

— Через десять дней? — вздохнул Виктор. — Долго, долго... — но подумал он сейчас не о «Крутой Мария», а об остальных шахтах, которые и через десять дней плана выполнять не будут, и ему стало вдруг тоскливо и тошно, как уже часто бывало в последние дни, словно он попал в липкую, тянучую трясину, а выкарабкаться ему оттуда не дают, барахтаться же в тине — противно.

— Ну, а остальные когда обещают? — хрипло спросил он и посмотрел при этом в окно, словно оттуда, а не от заведующих, должен был прийти правдивый ответ.

— Да ведь вы, Виктор Федорович, такую программу нам начертали, такую программу-максимум, — разведя руками, а потом с хихиканьем потерев ими, ответил Посвитный, — что для ее реализации время, время надобно! Но приложим. Все усердие приложим. И в кратчайший же срок.

— А между тем, — поморщившись, перебил его Петр Фомич, — управляющий требует, и в этом я его целиком поддерживаю, только одного; наведения элементарного, обязательного порядка на шахте. Для этого никаких особенных подвигов не надо.