Борис Горбатов - Собрание сочинений в четырех томах. 4 том.

Размышляя над своей незадавшейся судьбой, он решил однажды, что все могло бы быть иначе, будь он коммунистом. Эта мысль сначала ошарашила, а потом восхитила его. «Ну, конечно, конечно же, вот она где закавыка! — воскликнул он, словно Архимед, нашедший, наконец, точку опоры. — Будь я партийным — ого-го!»

Эта мысль, явившись негаданно, теперь уже не оставляла его. Он обсасывал ее медленно, исподволь, на все лады. Принюхивался, приглядывался. И хотя большинство однокашников-удачников коммунистами не были, и хотя ливень удачи и славы равно падал и на партийных и на беспартийных, — Посвитный твердо уверил себя, что без партийного билета ходу в гору нет!

Стало быть, следовало обзавестись партийным билетом, раз уж инженерным дипломом не обзавелся.

Посвитный сознавал, что для этого ему придется круто переменить всю свою жизнь. И прежде всего — уйти из главка. В главке ему ни за что в партию не пролезть. Здесь его знали и не любили. Этого он не скрывал от себя. Он даже гордился этой нелюбовью. «Не любят потому, что боятся! Меня — маленького, безоружного, безвластного человечка — боятся! А кабы мне да власть в руки!»

Значит, надо уйти из главка. Сперва это показалось невероятным! «Как! Покинуть насиженный шалаш, свое, пусть маленькое, но нагретое и надежное местечко?». Наконец, он решился. Кстати, и благородный повод подвернулся. Уже по всем отделам главка шумел клич: «Специалисты, из канцелярий — на шахту!» — и Посвитный вызвался добровольцем.

Этот поступок всех в главке изумил. Многие просто не поверили, ждали очередного фокуса. Но когда торжественно-грустный, томный и уже как бы отрешенный от всего земного Посвитный и в самом деле пришел прощаться с сослуживцами, — все искренно пожелали ему счастливого пути. И невольно подумали вслед: «А может быть, он и впрямь неплохой человек?»

Очутившись на шахте, Посвитный действительно стал другим человеком: добрым, ласковым, обходительным. Он умел очаровывать людей, когда хотел этого. А теперь он хотел, страстно, нетерпеливо, хотел, чтобы его полюбили, чтобы все ему поверили. И, однако, ему пришлось много истратить времени, прежде чем далась в руки желанная цель. Нет, он даже не вступил — он примазался к партии; примазался так ловко, так искусно и незаметно, что даже его начальники удивились, узнав о свершившемся факте. Впрочем, тут же и доверчиво одобрили: «Это хорошо, что старый специалист накрепко связал свою судьбу с партией». Теперь это редкостью не было.

Получив заветный партийный билет, Иван Посвитный стал ждать и чудесной награды: продвижения вверх! Тут он уже не мог быть терпеливым. Он и дня не хотел больше ждать. Он и так ждал слишком долго.

И — опять не дождался.

Не дождался! Тут было от чего прийти в отчаяние.

Оказалось, что принадлежность к партии, не дав ему никаких перед другими особых прав, только наложила на него новые обязанности и обязательства. Со страхом узнал он, что быть коммунистом совсем не легко: теперь с него спрашивали втрое. Но пятиться назад было уже поздно. Оставалось втихомолку роптать на проклятую судьбу, да зло юродствовать и хихикать, да надеяться на счастливый случай, на чет-нечет...

Таким и застал Виктор Посвитного, когда впервые приехал на шахту: постаревшим, съежившимся, провинциальным Бонапартом, с усиками торчком и сединой ежиком...

«Старорежимный» вид, так поразивший Абросимова, не был, разумеется, сознательной манифестацией Посвитного против незадавшейся судьбы; он и сам не подозревал, что у него такой вид, а если б узнал — первый же и испугался б.

Он отрастил усики торчком просто потому, что они показались ему самыми милыми, самыми подходящими к его толстогубому лицу из всех усиков в мире; а прическу ежиком он позаимствовал у старичка инженера, крупного шахтостроителя и ворчуна, перед которым даже в наркомате трепетали; а очки завел потому, что стал слаб глазами, но роговая оправа представилась ему несолидной для горняка, слишком модной, и он разыскал где-то старинную оправу для узких стекол, металлическую и тусклую, каких теперь нигде и не носят; а привычка ехидно потирать сухие ладошки ваялась черт его знает откуда, он и сам ее не замечал...

Человек, особенно мужчина, вообще редко лепит свой внешний облик сознательно. Тут действуют иные силы: время, воспитание, вкус, среда, и те, часто самому человеку неведомые, потаенные, закоулочные черты его характера, о существовании которых он сам может и не подозревать.

Оттого-то внешний вид и является верным зеркалом человеческой души, — если уметь в это зеркало вглядеться. В нем вдруг неожиданно, как прыщи, проступают даже те черты характера, которые сам их владелец не прочь бы и спрятать. Но ему не дано замечать их, он к ним давно-давно привык и чаще всего своим внешним обликом доволен.

Так и странный, «старорежимный» вид Посвитного являлся только точным зеркалом его уязвленной души, души озлобленной и взъерошенной, заблудившейся на перекрестке двух эпох: души маленького человека с большими претензиями, с гремучей амбицией и худой амуницией, неудачника и завистника.

Назначение молодого Виктора Абросимова, еще пять лет назад бывшего простым шахтером, на должность управляющего трестом Посвитный принял как прямое и личное оскорбление себе, как, впрочем, принимал и все новые назначения. Но еще больней ужалило его душу неожиданное назначение Петра Фомича Глушкова главным инженером треста. Это уже был удар под ложечку...

Как, беспартийный Петр Фомич, тихий, не прыткий Петр Фомич, тоже бывший штейгер, тоже, как казалось, «неудачник», становится трестовским начальством, а он, Иван Посвитный, опять в дураках?! Да как проглотить все это, как такое пережить?! Воистину, вынослив человек, если после такого удара Посвитный мог еще улыбаться!

А он именно улыбочкой, не то льстивой, не то издевательской, но во всяком случае — бесстрашной, встретил впервые приехавшего на шахту Абросимова, прикинулся замысловатым стариканом чудаком, пытаясь заинтересовать, а если удастся, то и запугать собою молодого человека, а сам цепко приглядывался к нему, пробовал пронизать до дна, раскусить, выведать, разгадать. Все заведующие шахтами увидели в Викторе молодость, иные догадались и о крутом нраве молодца. Но только один Посвитный разглядел главное в новом управляющем — нетерпение. Нетерпение, тоскливую жажду скорой славы.

В расчете на эти качества и построил Иван Посвитный свой первый «психологический эффект», потому что только психологическим эффектом и ничем больше было неожиданное перевыполнение суточного плана тяжелобольной «Софией».

Этим эффектом Иван Посвитный хотел сразу же заявить о себе новому управляющему: вот я какой! Я всякое могу! Хотел удивить, поразить, заинтриговать Абросимова, а себе придать веса и таинственного значения. Назвал ведь уже Виктор его магом и чародеем! Именно на свое знание «магии сводок и алхимии руководства» и намекал Посвитный своим сюрпризцем.