Юрий Федоров - За волной - край света

Над огнем навешивали котлы, набитые льдом и снегом, а вкруг пламени накладывали из веток и мха настилы для сна. Вода бурлила в котлах, и лица людей добрели.

Евстрат Иванович провиантского припаса для похода не пожалел, и Тимофей был щедр. Котлы на кострах загружались обильно. А сон валил ватажников, и руки медленнее и медленнее тянулись к вареву. Сон костяной индейской иглой зашивал накрепко веки, однако люди никогда не забывали нарубить веток достаточно, чтобы огонь не угас до утра.

Собаки, как и люди, располагались вкруг костров, замыкая спящих живым, чутким к любому звуку кольцом.

Люди спят без сновидений, когда дневная тропа так трудна, что человек уходит в сон, словно опущенный в воду камень. Так спал и Тимофей Портянка, весь отдавшись отдыху. Разбудил его толчок в плечо. Тимофей откинул укрывавшую его шкуру оленя. Прямо в лицо ему смотрели настороженные, вопрошающие глаза старшего из коняжских воинов. На ресницах коняга белел иней.

— Русский хасхак! — сказал старший из воинов. — Я нашел следы человека на побережье.

— Чьи следы, где? — хрипло со сна, с тревогой спросил Тимофей.

— Пойдем, — сказал воин, — я покажу.

Тимофей разом поднялся, но кухлянка примерзла к

ложу из ветвей талины, и он с усилием оторвал ее от жестких прутьев. Весть о следах вблизи стоянки полностью завладела его вниманием.

Лагерь еще спал. Тимофей хотел было разбудить кого–нибудь из ватажников, но старший воин остановил его. Обойдя едва дымящее кострище, он ступил в сторону и легко побежал вперед на коротких лыжах. Тимофей поспешил следом. Несколько собак увязались было за ними, но старший воин свистнул им, и они остановились, с недоумением глядя на уходящих из лагеря людей.

Пройдя прикрывавшую стоянку от ветра скалу, безлесным лбом нависшую над морем, старший воин повернул на прибрежную полосу и полез по крутому подъему.

Тимофей едва поспевал за ним.

Светало. Зимний день зарождался узкой полосой серевшего у края горизонта неба. Однако в предутренней синеватой морозной мгле была отчетливо видна фигура быстро уходящего вперед воина, кустарник, скала, изрезанная ломаными трещинами.

Снег был легок и сыпуч, лыжи тонули в нем так глубоко, что каждый шаг стоил сил, и Тимофей, хотя мысли его были заняты следами неизвестного человека, невольно подумал: «Такого снега никогда не бывает на моей Курщине». Это был северный снег, рожденный суровым морозом.

Воин неожиданно остановился, словно прислушиваясь, но уже через мгновение оборотился к поспешавшему за ним Тимофею и призывно махнул рукой. Портянка поспешил к нему.

Когда Тимофей наконец преодолел подъем, воин поднял руку в меховой, затейливо изукрашенной узорами рукавице и показал вперед:

— Смотри.

Портянка вгляделся и увидел отчетливый, уходящий к рябиновому леску лыжный след.

Коняжский воин приблизился к узким, синевшим на снегу глубоким продавлинам и наклонился. Он был лесным человеком, и следы давно не имели от него тайн. Минуту воин разглядывал лыжню, затем поднял бронзовое лицо к Тимофею.

— Человек был здесь, — сказал он, — за одно солнце до нас. Шел налегке, без припаса. — Глаза воина сузились. — Путь его был недалек, — добавил он с уверенностью в голосе, — видишь: шагал широко. Усталости не было. Бежал, торопился. — И еще сказал: — Это индеец из племени калошей. След узкий. Такие лыжи только у племени калошей. — Воин поднялся с колен. — Пройдем по его пути, — сказал он и ступил в колею индейца.

Они заскользили по пробитой колее, и Тимофей не отставал от коняга. Идти здесь было полегче.

Лес загустел, среди рябин начали встречаться сосны. Они стояли плотными островками среди рябинового редколесья и низкорослого кустарника. Темно–золотистые стволы сосен отчетливо выделялись на белом снегу, и Портянка отметил: «Вот и корабельный лес добрый». Но мысль эта тут же сменилась беспокойством. Тимофей подумал, что они слишком далеко уходят от ночной стоянки. За вершинами деревьев он уже не различал высокой скалы на побережье, не видел торосистого плато замерзшего моря. Но воин опять остановился и оборотился к Тимофею. Глаза его, еще минуту назад настороженные и тревожные, потеплели.

— Человек, оставивший след, — сказал он с легко угадываемым облегчением, — охотник. — И показал на соседнюю рябину: — Смотри.

Тимофей увидел на заснеженных ветвях рябины тенеты на птицу. Частая сетка, сплетенная из сухожилий какого–то зверя, просматривалась среди ярких гроздей необклеванных ягод, как просматривается паутина в высвеченном солнцем лесу. Только сейчас не солнечные лучи, но пунцово–красные тяжелые гроздья рябины выделяли их для глаз. Под деревом были видны следы все тех же узких лыж.

— Он взял глухаря, — сказал воин, — и ушел. Вот и все. Я думаю о другом, русский хасхак. Совсем о другом… Здесь где–то близко стойбище. За глухарем далеко не ходят.

Они прошли по следу охотника еще немного и увидели вторые силки. В них билась тяжелая птица.

— Я думал, нас выслеживает кто–то, — сказал воин, — но это не так. Можно возвращаться.

Они повернули лыжи и не мешкая заскользили к побережью. С крутого откоса, чуть пригнувшись и ловко пружиня ногами, воин скатился вихрем, и Тимофей невольно позавидовал, как коняг стоит на лыжах.

Лагерь встретил лаем собак, людскими голосами. Котлы уже были подвешены над огнем, и люди оживленно теснились вкруг костров. Тимофей решил: снявшись со стоянки, надо идти в калошское стойбище.

От костра качнулся один из ватажников. Сказал весело, блестя глазами:

— Куда пропал–то? Мы напужались было за тебя.

— Стойбище индейское недалече, — озабоченно ответил Портянка, — ходили посмотреть. Сейчас и собираться будем. Поглядим, что там у них за бумаги.

— Погодь, — все с той же улыбкой возразил ватажник, — пожуем вначале.

— То дело, — согласился Тимофей и шагнул к котлу. Достал ложку. Черпнул горячего варева. И хотя от котла духовито наносило сытным запахом, пока нес ложку до рта, не без тревоги подумал: «Как там еще получится? Калоши люди боевые».

Шелихов вошел к Ивану Ларионовичу с сияющими глазами. Голиков таким, пожалуй, не видел его никогда и, с изумлением взглянув, спросил:

— Ты что это, аль праздник какой?

— Праздник, — ответил Григорий Иванович, продолжая улыбаться, — как есть праздник, Иван Ларионович! — И с размаху шлепнул перед Голиковым на стол книжицу в сероватой обложке: — Смотри!

Иван Ларионович склонился над столом, прочел, отделяя слово от слова: — «Российского купца Григория Шелихова… — поднял глаза, с недоумением спросил: — О тебе, что ли, речь?

— Читай, читай, — поторопил Шелихов.

— «…странствование в 1783 годе из Охотска, — продолжил уже поспешнее Голиков, — по Восточному океану к американским берегам».