Леонид Пасенюк - Люди, горы, небо

Наверное, он тогда ничего подобного, именно в таких выражениях и в таком смысловом порядке, не думал, но глаза его определенно не были безмятежны.

Женщина смутилась и, присев на корточки, шепнула:

— Здравствуйте, товарищ Шумейко. Вот где пришлось свидеться. Как вы сюда попали?

Игорь ничего не ответил. Губы у него повело в сторону, даже чуть слеза не выжалась из глаза — так глупо произошла эта встреча, что стало себя жаль, так глупо, ненужно и опасно. Если бы он заметил эту монашку несколько раньше, по меньшей мере хоть одеяло на голову натянул!

— Вам нельзя здесь оставаться, — сказала женщина взволнованно. — Вас слишком многие в городе помнят, да, да, у вас такая внешность… Может быть, я что–нибудь придумаю. Потерпите день–два. Когда вас отсюда… ну, выпишут, что ли?..

Игорь шевельнул плечом.

— Черт их знает, — сказал он сухо прошелестевшим, будто сквозь ржавчину, голосом, еще не смея верить, что в образе этой строгой, но все равно миловидной, пожалуй, даже юной женщины стоит перед ним само Спасение. — Тут ведь ничего не разберешь. Нет ни регистратуры, ни госпитального довольствия. Прооперировали — и будь здоров, живи как хочешь. Никто здесь пока не держит. — Он помолчал. — Мне вскрыли гнойник. У меня флегмона была. Но сейчас, кажется, лучше.

— Можете ходить?

— Ходить–то могу. Но у меня какое–то, знаете, дизентерийное состояние. Я порядком отощал, ел всякую дрянь, а сейчас все мы тут вообще голодаем.

Она смотрела на него в тревожном раздумье.

Вам есть куда уйти отсюда? Ну, хотя бы в пределах Крыма?

— У меня отец с матерью живут на станции Курман — Кемельчи.

Женщина прошла в конец ряда, как бы выискивая кого–то, пристально вглядываясь в лица, но вскоре возвратилась и шепнула:

— Повторяю: вам здесь оставаться нельзя. За этот госпиталь вот–вот возьмутся. СД или СС — хрен редьки не слаще. Они уже появились в городе. Повсюду обыски. Вы представляете, что вам грозит?..

Более или менее, — сказал он, попытавшись даже выжать на губах усмешку.

Она ушла, и Игорь внезапно ощутил смертельную пустоту внутри себя и вокруг. Холод. Озноб… В самом деле, кто эгн болящие люди, что лежат рядом, эти случайно подраненные, ушибленные войной граждане? Есть ли среди них такие, кто, подобно ему, попал сюда, как говорится, с корабля на бал? На лбу ни у кого не написано.

Придет ли она? И не провокация ли это просто–напросто? Может быть, самое сейчас разумное — встать и уйти отсюда? Но как? И куда? Видно, день–два придется еще потерпеть, если раньше отсюда не выгонят. Или же если не заявятся эсэсовцы.

О возможной чистке госпиталя думала, вероятно, и та женщина, оттого и поторопилась. Она пришла к вечеру следующего дня со справкой, которая гласила, что податель ее — слесарь городского коммунхоза Борис Батайкин, находившийся на излечении после случайного ранения, выписан из госпиталя по месту жительства родителей, станция Курман — Кемельчи Крымской области.

Справку, если доберетесь до Курман — Кемельчи, лучше уничтожьте, раз там родители. Это на первых порах, чтобы в дороге не было подозрений. И вот вам еще мешок, в нем одеяло и телогрейка — это тоже для маскировки, сейчас все бегут отсюда в деревню менять барахло на еду. Немцы, поскольку кормить они никого не собираются, смотрят на это сквозь пальцы.

— Ясно.

Она глубоко, с участием вздохнула.

— Думаю, что с этой липой у вас все сойдет благополучно. Хорошо бы не мешкать.

— Сегодня и уйду.

— Если сегодня, скажите только примерное время, я буду ждать в пределах Лабораторной улицы. Вас переправят через Северную бухту, а там помогай вам бог.

— Вы что же, не монашка ли впрямь?

Она усмехнулась. _

— Нет, нет. И не вдова командира.

— А к моему комбату ходили за…

Она не пожелала, чтобы он уточнял, сказала резко:

— Возможно, именно за этим и ходила.

— Зря вы рассердились. Я не хотел вас обидеть. Я даже испугался, когда вас здесь увидел.

— Напрасно. Я не оперуполномоченный Особого отдела, чего меня пугаться.

Эта коротенькая и неожиданная перепалка произошла шепотом и внесла холодок отчуждения в их скованно–напряженные, но уже было окрашенные минором отношения.

Позже, встретившись на Лабораторной и идя вниз, к бухте, он сделал попытку кое–что выведать у Юлии так звали его спасительницу. Например, известно ли ей что–либо о партизанах. Нет, ей ничего не известно. Игорь, впрочем, догадывался: если даже и знает она что–нибудь, то вряд ли скажет, не имея на то полномочий. В целях сугубой конспирации. Возможно, во всем, что эта женщина для него сделала, она поступала на свой страх и риск. А больше рисковать не желает.

Поняв, что дальнейшие расспросы не только бесполезны, но и повредят ему, Игорь крепко, с благодарностью пожал ей руку и спрыгнул в шлюпку. На ту сторону Северной бухты его доставили без помех. Впереди лежал степной Крым.

Игорь не зря назвал пунктом в Крыму, куда он мог бы запросто прийти, станцию Курман — Кемельчи. Там жили его эвакуированные в свой час с Украины родители. Там его никто не знал — раньше он не мог выбрать случая навестить своих. А потом оказался в осажденном Севастополе. Теперь он держал путь на эту незнакомую ему станцию. Впрочем, ближе была Евпатория, но в Евпаторию он не стремился по особым причинам. Даже не потому, что у него произошла размолвка с Люсей и состоялся крупный разговор с ее отцом. Нет, дело обстояло куда хуже. Старшая сестра Люси была замужем за одним из местных парней, татарином, кому Игорь имел все основания не доверять. Не любил шурин Игоря, совработника и орденоносца, подозрительно на него косился, намекал на некие другие времена, когда придет «его день». Видимо, «его день» уже наступил. Правда, Сергея (у него было русское имя) в первые же дни войны призвали в армию, но не приходилось сомневаться, что долго такой не провоюет: либо сдастся в плен, либо дезертирует. Игорь был почти уверен, что шурин сейчас в Евпатории. Вот с кем ему не хотелось бы встретиться сейчас!

Кроме того, вымотал Игоря самый что ни на есть кровавый понос; страдал он вдобавок от чесотки, раздирал себя ногтями с ног до головы, и только после этого самоистязания вроде бы получал на час, на два передышку. Его угнетало чувство собственной неполноценности, физического истощения, ощущение заразной кожи, покрытой чесоточными струпьями… Хорош же он будет, явившись в таком виде пред ясны очи здоровой жены! Не–ет, в Евпаторию его пока не тянуло. Он изо всех сил стремился в Курман — Кемельчи.

Но, видно, суждено было произойти еще одной дорожной встрече опять–таки с женщиной, которая опознала его! Правда, он ее совсем не знал, просто сам собою затеялся разговор… Попросил он у нее хлеба, и дала она краюху как не пожалеть, когда весь израненный, и хромает, и рука забинтована, и черный такой.