Иван Филоненко - Земные наши заботы

— Дорог–то в хозяйстве — ни метра, — сказал он, словно бы оправдываясь перед нами, приехавшими дознаться, почему из отстающих никак не выкарабкается совхоз. — Поэтому сейчас мы с вами и посмотреть ничего не сможем. Правда, на новую ферму можно пройти, она тут рядышком. Можно по пути торговый комплекс посмотреть, — он еще строится.

Вышли опять на поляну. Председатель сельсовета присоединился к нашей не очень разговорчивой компании, а потом и секретарь партийной организации, многие годы до этого возглавлявший местный Совет. Оба в здешних местах выросли, видели Сельцо до войны («Тоже было не крупнее») и после («Ни одной избы не осталось, все фашисты пожгли. И людей в избах, за помощь партизанам…»).

— Тут партизаны были?

— Ну как же… Помните обращение Твардовского к партизанам Смоленщины?.. За Починками, Глинками… — начал вдруг читать секретарь парткома тихим голосом, будто это вовсе и не стихи были, а задушевный разговор с поэтом пересказывал.

За Починками, Глинками

И везде, где ни есть,

Потайными тропинками

Ходит зоркая месть.

Ходит, в цепи смыкается,

Обложила весь край,

Где не ждут, объявляется

И карает…

Карай!

Мы вышли из строящегося магазина и остановились посреди поляны–площади. Вернее, были остановлены вот этим задушевным чтением знакомых стихов поэта, здесь выросшего, здесь начавшего писать и потом много раз бывавшего на этой земле, вот на этой поляне. Кто–то наверняка видел его здесь и помнит.

Не успел я додумать это, спросить не успел, как сам собой зародился и потек неспешный разговор:

— Последний раз Александр Трифонович приезжал в Сельцо в 1962 году… — Это секретарь парткома сказал.

— А не в шестьдесят первом? — усомнился председатель сельсовета.

— И в шестьдесят первом был… Вот на этом же месте остановился, по сторонам посмотрел… А тут вот, в низинке, где пруд сейчас, болотце было. Александр Трифонович и говорит: «Думаете прославиться своей миргородской лужей?» Замялись мы, мол, руки не доходят засыпать эту трясинку. А он: «И не надо ее засыпать. Копните несколько раз экскаватором, деревьями обсадите — и вместо грязи красота будет, пруд». Постоял еще, подумал… «А вот тут, выше пруда, хорошо бы клуб построить… И уж от него по сухому высокому месту новые дома, которые возводить собираетесь, в один порядок поставить…» И показал рукой в сторону хутора своего.

— Там что–нибудь было? — спросил я.

— На месте хутора? А ничего. Вот, видно, и хотелось ему, чтобы дома до бывшего его подворья дошли… Стали мы говорить ему что–то про деньги, отнекиваться. А он нам: «Вот скоро получу Ленинскую премию за мою новую поэму и пришлю вам — стройте тут клуб»… Походил он по деревне, со стариками, бабами поговорил — и уехал. А вскоре и правда денежный перевод от него приходит — за поэму «За далью — даль» получил он премию. Ну, мы эти деньги в банк, да потом и построили вот этот клуб. Своих, конечно, добавили. И болотце вычистили, теперь пруд на его месте. И домики двухэтажные от клуба в сторону бывшего хутора поставили. Так что выполнили все пожелания нашего знаменитого земляка…

От «пруда Твардовского» до «клуба Твардовского» скверик высажен, еще не успевший разрастись. В скверике обелиск, на котором около пятисот фамилий погибших жителей сельсовета: на войне в далеких отсюда краях, на партизанских тропах, расстрелянных и заживо сожженных карателями в здешних деревнях, в Сельце и на хуторе Загорье… Уже потом, дома, я открыл томик Твардовского и прочитал: «Родное Загорье. Только немногим жителям здесь удалось избежать расстрела или сожжения. Местность так одичала и так непривычно выглядит, что я не узнал даже пепелище отцовского дома. Ни деревца, ни сада, ни кирпичика или столбика от построек, — все занесено дурной, высокой, как конопля, травой, что обычно растет на заброшенных пепелищах». Таким увидел поэт отчий край, вступив на родимую землю с освобождавшими ее боевыми частями осенью 1943 года.

В клуб вошли. В небольшой комнатке — метров десять квадратных — полочки с книгами Твардовского, стенд с его фотографиями из газет и журналов. Но ни одного снимка — в родных местах. Не думаю, что районные или областные газетчики не засняли встречу поэта с земляками. Их искать надо, так что не музей это, а всего лишь тематический уголок; когда–то давно оформленный и так же давно заброшенный, поблекший не столько от времени, сколько от затхлости.

— Не богато, конечно, — словно бы оправдываясь, проговорил секретарь парткома. — Да и то сказать, заходят сюда только наши ребятишки по большей части да новоселы, из других мест к нам на жительство приехавшие. Бывают, правда, и туристы. Однако они в школу идут, там получше музей.

Да, в школе, что рядом с клубом, в одном из классов тоже есть стенды, не такие вылинявшие, книги с автографами Твардовского, воспоминания односельчан. И даже шкаф есть, на полках которого стоят книги из личной библиотеки поэта, подаренные сельцовской школе самим Твардовским. Их было больше, значительно больше, да многие по рукам разошлись безвозвратно. Оставшиеся сохранить бы… Однако в классе не так–то легко уберечь не только их, но и книги с автографом.

Есть в этом классе и книга отзывов о «музее». Благодарят редкие посетители школу за память о поэте, завидуют ученикам «школы имени А. Т. Твардовского». То ли по незнанию так пишут (школа не носит имени поэта), то ли полагая, что так Когда–нибудь она и будет именоваться.

Хотелось мне задержаться здесь подольше, однако класс не музей.

Сели мы в клубном зале — в комнате не поместиться. Над нами, на потолке, мокрое пятно со старыми и свежими потеками. Сели и вспомнили, что не далее как на прошлой неделе, 21 июня, здесь могло состояться торжество, могли быть литературные чтения по случаю дня рождения Александра Трифоновича Твардовского. Могли приехать писатели и почитатели таланта знаменитого поэта, оставившего глубокий след в советской литературе, как едут в Михайловское к Пушкину, в Карабиху к Некрасову, в Сростки к Шукшину. Да, уже и к Шукшину. Только к Твардовскому почему–то, по какой–то странности судьбы, не едут ни писатели, ни многочисленные почитатели. Тихо было в этот день в Сельце, ни из дальних краев, ни из ближних никто не заглянул сюда, чтобы дань уважения отдать, чтобы послушать незамысловатые рассказы его земляков, природу послушать, которая языком чувств тоже может поведать много.

«…Каждый километр пути, каждая деревушка, перелесок, речка — все это для человека, здесь родившегося и проведшего первые годы юности, свято особой, кровной святостью. Все это часть его собственной жизни, что–то глубоко внутреннее и бесконечно дорогое».

Сидели мы в зале под мокрым потолком, и местные руководители озабоченно говорили, что надо бы новый Дом культуры строить, а «клуб Твардовского» отремонтировать и целиком отдать под музей, что надо бы и на месте дворища, пока не забыли, где оно было, что–нибудь поставить, хотя бы камень для начала. Да все некогда, все руки не доходят.