Николай Погодин - Собрание сочинений в 4 томах. Том 3

С некоторой торжественностью Меллинген пожимает руку Эйнштейну и треплет его по плечу с дружеским выражением лица. Аплодируя, гости устремляются к ним, и получается что-то похожее на очередь пожимающих руку Эйнштейна. Фей стоит рядом, называя вполголоса имена гостей.

Сенатор (вырывается вперед). Простите, господа. Мистер Эйнштейн говорил сейчас об ответственности. Я хочу знать, что это такое?

Эйнштейн. По-моему, это Галилей… костер… «А все-таки вертится…» [54] «А все-таки вертится…». — Выражение «а все-таки она вертится» приписывается великому итальянскому астроному, физику и механику Галилео Галилею (1564–1642). Привлеченный к суду инквизиции за приверженность к «еретическому» учению Коперника о движении Земли, он вынужден был стоя на коленях поклясться в том, что отрекается от ереси. По легенде, после отречения Галилей, топнув ногой, сказал: «А все-таки она вертится». Эта легендарная фраза употребляется как формула непоколебимой убежденности в чем-либо. .

Меллинген. Вы говорите о чести науки?

Эйнштейн. Но честь без ответственности гроша ломаного не стоит.

Сенатор. Хорошо. Я отвечаю перед своими избирателями. Это понятно. Но мистер Эйнштейн только теоретик…

Меллинген. Послушай, милый мой, у этого теоретика больше избирателей, чем у всех сенаторов вместе взятых за сто лет.

Сенатор. Потомство… Может быть… Я не буду спорить…

К Фей подходит издатель.

Издатель. Фей, раз вы взяли на себя роль гида, представьте меня доктору Эйнштейну…

Фей (Эйнштейну) . Мистер… (Имени не слышно.)

Издатель. И вдобавок еще сенатор.

Издатель. Слышите, доктор, сколько яду.

Эйнштейн. Конечно, слышу. Я вспомнил свою молодость…

Издатель. Как раз о молодости я хотел сказать вам. По моим соображениям уже тридцать лет тому назад вы должны были остановиться. А вы не останавливаетесь. Я слышал, что вы сейчас создаете нечто новое… феноменальное…

Эйнштейн. Боюсь, что это нечто останется только феноменальным.

Издатель. Пусть. Не мне судить о вашей теории единого поля… Но я слышал, что она так же колоссальна, как проста. Мне посчастливилось встречаться с Эдисоном… Вы — родные братья. Он тоже никогда не мог остановиться… Присмотритесь к американскому народу. Европе хочется до слез, чтобы мы остановились, а мы не останавливаемся…

Фей. Вот это уже говорит настоящий сенатор.

Издатель. И говорит серьезно.

Эйнштейн. А русские?

Издатель. Русские?.. Они — загадка. Но они не останавливаются и, конечно, хотят, чтобы остановились мы.

Фей. А мы хотим, чтобы остановились они.

Издатель. Тоже верно.

Эйнштейн. Это звучит смешно, как в мольеровских комедиях, но не дай бог, если такая веселая ситуация превратится в шекспировскую трагедию. Не хотел бы я дожить до того дня, когда вы столкнетесь с ними.

Издатель. Мы не столкнемся с ними. Мы завтрашние союзники. Вы это увидите.

Эйнштейн. А Гитлер это знает?

Издатель. Знает, но не верит. Он дурак, а дураки восторженны…

Меллинген. Простите… сейчас будет петь наша знаменитая певица… Их у нас называют стар — звезда… Фей, пойди за нею. Что-то она долго занимается собой…

Фей. С удовольствием… Господин великий человек, вы сейчас снизитесь до джазового пения… Но какое это удивительное пение! (Уходит.)

Издатель. Вас не шокируют странности этой девушки?

Эйнштейн. В молодости я был такой же забияка, как она… Шокируют тупицы. А она умница.

Меллинген. Выйдет замуж — и от ее эксцентричности ничего не останется.

Возвращается Фей.

Фей. Артистка сбежала.

Меллинген. Фей, не шути.

Фей. Пойди и посмотри сам. Оставила белые перчатки… Кто-то ей сказал, что она будет петь перед пророком… У нее сразу же сел голос. А на перчатке карандашом написано: «Больна. Простите. Уезжаю».

Король шляп. Сел голос… Работа на рекламу.

Фей. Ну, знаешь, если бы мне сказали, что я буду петь перед пророком, я тоже бы сбежала. Учти, что она верующая и поет на богослужениях.

Эйнштейн. Как, в джазе — и на богослужениях?!

Меллинген. Не удивляйтесь. Вы в Америке. (Поднял руку.)

Заиграла музыка.

Дама средних лет. Мистер Эйнштейн. Подарите мне минуту. Я хочу получить ваш автограф.

Эйнштейн. С удовольствием, мадам.

Подходит дама в красном. Молча протягивает блокнот. Эйнштейн расписывается.

Дама в красном. Мерси. Гранд мерси. (Величественно отходит.)

Эйнштейн. Кто она?

Фей. Председательница общества дочерей Иисуса.

Эйнштейн. Какое это имеет отношение к богу?

Фей (с интонацией Эйнштейна) . Я отвечу вам, как вы ответили одному епископу: никакого.

Эйнштейн. Это так отрадно.

Фей. Адамсы — мои друзья… Элла, Чарли. Я очень люблю их, и вам советую к ним присмотреться. Городишко наш тупой и скучный.

Элла. Город не может быть тупым, Фей.

Фей. Ого… Целые страны могут тупеть.

Чарльз. Мы скромные люди, профессор, но что касается американского образа жизни, то можем вам помочь в нем разобраться.

Эйнштейн. Мне у вас очень нравится… Но образ жизни… вот сейчас… ничего не могу понять… Здесь так шумно… я как-то нетрезв…

Элла. В этой шумной стране легко помереть в одиночестве. (Приветливо.) Чарли, дай дорогу Притчарду.

Притчардстоит рядом в нерешительности и волнении.

Чарльз. Антуан Притчард, наш знаменитый физик.

Эйнштейн (восторг). Здесь! Притчард! Антуан! Как тривиальны наши представления… Вы же красавец!

Фей. Природа редко дает людям все… ему — дала.

Эйнштейн. Идите же сюда, Притчард… дайте вас обнять.

Притчард (радость и смятение). В эту минуту надо молчать… или сказать что-то очень простое. Но рвутся вперед неуместные слова. Я хочу сказать, что жил не зря… О доктор, о учитель, как хорошо, что вы приехали в эту страну!

Эйнштейн (заливаясь смехом). Учитель… Я учитель?! Что вы! Отовсюду меня выгоняли, как никудышного профессора.

Притчард. В это слово я хотел вложить не профессорский, а иной смысл… высший.

Эйнштейн. Бросьте высший смысл. Я давно мечтаю вас обнять за ваши парижские уравнения.

Фей. Уравнения? Математика? Конечно, ужас!