Борис Изюмский - Путь к себе. Отчим.

— Школу позоришь?! Драки затеваешь? Погляди на свою физиономию! Марш под умывальник!

Если бы Федор Федорович поговорил участливо, поинтересовался, что именно произошло на улице, Сережа, возможно, все бы правдиво рассказал, не называя Гунда. Но сейчас он молча повернулся и пошел умываться, а по дороге домой решил в происшествие маму не посвящать. Зачем попусту расстраивать? Да чего доброго, мама еще тоже заподозрит, что именно он виновник драки или, что того хуже, пойдет объясняться с Гундом, его родителями, завучем. Хотя в рассказе маме можно все смягчить…

Но Сережа не признавал ложь даже «во спасение».

Он, правда, рассказал о происшествии Платоше, а через неделю начисто забыл о стычке с Гундом. Были дела поважнее: в «Звездном городке» запускали новую ракету.

— Пожалуйста, дожили до милицейского привода! Дальше идти некуда, — гневно говорила Раиса Ивановна по дороге домой.

Виталий Андреевич продолжал ее успокаивать, но и сам с обидой думал о Сереже: «Вот тебе и откровенность, правдивость. Совсем мы его не знаем и мало для него значим».

Сережа, едва открыв дверь родителям, сразу же почувствовал что-то недоброе.

Отец, не глядя на него, прошел в свою комнату, а мать сказала с негодованием:

— Докатился!

«Значит, Федор Федорович свое сделал, — с горечью подумал Сережа. — Вот не ожидал, что все так погано обернется».

— Что же ты молчал, нас обманывал?

— Неправду! — возмутился. Сережа. — Я не обманывал. Не хотел вас огорчать.

— Какой чуткий! Только ты один знаешь, что правдиво, а что нет? — Раиса Ивановна с ожесточением бросила на диван свою одежду. — Наказание мое! У других сыновья как сыновья, а этот — олух царя небесного…

— Не оскорбляй меня! — срывающимся голосом крикнул Сережа. — Я — человек.

— Человек? — все более распаляясь, грозно переспросила Раиса Ивановна. — Человек с приводом, вот ты кто! Так рождаются преступники. Вот возьму ремень да отстегаю…

Сережа побледнел, темные волоски над его верхней губой проступили яснее.

— Только попробуй!

— Ах, ты еще смеешь с матерью так разговаривать?

— Смею!

Раиса Ивановна подбежала к сыну вплотную.

Он стоял, сжав кулаки, дрожа от возбуждения. «Боже мой, глаза Станислава!» — с ужасом подумала она, когда Сергей замахнулся, не то отстраняясь, не то наступая.

В это время из соседней комнаты вышел Виталий Андреевич. Увидев искаженное лицо Сергея, руку, занесенную над матерью, он, рывком преодолев расстояние, толкнул Сергея в плечо. Сергей упал на диван, но мгновенно вскочил, раздувая ноздри:

— Не имеешь права!

— Нет имеет, я разрешаю! — глотая слезы, крикнула Раиса Ивановна.

— А я никому не разрешаю, — хриплым, словно сорванным голосом сказал Сережа.

— Тогда можешь идти жить к своему папочке!

— И пойду!

Он сдернул с вешалки пальто и выбежал из комнаты.

Холодный ноябрьский ветер подействовал успокаивающе. Сережа стал приходить в себя, медленно пошел вверх по Буденновскому.

Громыхал где-то на крыше сорванный лист железа. Зябко темнела на фронтоне цирка наездница, сдерживающая коней, впряженных в колесницу. Замерли на путях темные вагоны трамваев: видно, оборвался провод. Свирепый восточный ветер Черных земель, разбойничая, обшаривал пустынные улицы, нес колкий снег. На тротуаре огромными червями корчились стручки акации.

— Сережа чувствовал себя бездомным, несправедливо обиженным щенком. Думал о матери: «Она только и знает: „Подрасти еще“, „Не рассуждай“, „Делай, что велят!“ Будто ничтожество я, и нет у меня своей воли. Меня если попросить по-хорошему, я все сделаю. А они… рукоприкладство…»

Сережа и раньше пытался защищаться.

— Что ты все рычишь на меня? — говорил он матери. — Превращаешься в робота по напоминаниям: «Выключи лампу», «Спрячь носки»… Я сам…

— Ладно, — примирительно отвечала она. — Обещаю не быть роботом, а очеловечить тебя.

Вот и очеловечила. С четырнадцати лет отвечают перед законом. Вожди революции в моем возрасте уже участвовали в борьбе. И Маяковский… А она все считает меня ребенком. Спать в девять часов укладывает. А этот… даже…

О бабушке и говорить не приходится, она совсем за сосунка принимает: «С твоим сбором металла в оборванца превратишься. Скажи, что заболел…»

Может быть, сейчас пойти к бабушке? Нет! Не мужское решение искать убежище у бабушки. Вообще, можно будет поступить в ремесленное училище, дадут общежитие…

А если заглянуть к Платоше? Неловко как-то… Надо объяснить, что произошло…

Промелькнула мысль о Станиславе Илларионовиче. Сергей отшвырнул ее с негодованием. Чтобы он торжествовал? Вот, мол, приполз ко мне вымаливать… Видишь, как они с тобой?

Не бывать такому!

Сережа миновал железнодорожный переезд в Рабочем городке и пошел к Каменке. «В деревне запросто: нашел бы стог сена, забрался в него и переночевал».

Он шел незнакомыми улицами мимо речки, аллеи тополей, словно попал в чужой город. Наткнулся на глухую стену вроде бы какого-то амбара, обошел ее и увидел приставленную лестницу. Осторожно ступая по перекладинам, добрался до верха, подтянулся на руках и очутился в темном, теплом помещении. Чердак! Пахло мышами и слежавшейся пылью. Эх, фонарика нет. Вытянув руку вперед, Сережа сделал несколько шагов, наталкиваясь на балки и какие-то ящики. Вот его рука прикоснулась к чему-то теплому. Печная труба! Великолепно, обойдемся без стога. Он еще пошарил в темноте и нашел обрывки картона. «Роскошное ложе! — усмехаясь, печально подумал Сережа, укладывая этот картон возле трубы. — Именинный вечер».

Стало жаль себя. Ну почему они все с ним так поступают? В чем его вина? Где же справедливость? Бабушка, жалуясь как-то, что у нее горько на сердце, сказала: «Если бы собака лизнула мое сердце, она бы издохла!»

Сережа тяжко вздохнул, улегся на картон, укрылся пальто.

Мстительно подумал о матери: «Небось, волнуется».

Внутренний голос обвинил: «Ну, ты тоже хорош, отвечал грубо». — «Но я никому не разрешу оскорблять меня!» — отмел укор другой голос. «И не разрешай. Однако можно было не сбегать из дому. Достаточно проучил бы, объявив голодовку».

В животе засосало, очень захотелось есть… Не надо об этом думать.

Где-то далеко хрипло залаяла собака. В чердачное окно бесстрастно заглянул месяц, похожий на краюху хлеба. Прямо дьявольски захотелось есть. Жаль, что не успел до их прихода…

…Видя, что Раиса Ивановна нервничает, Виталий Андреевич успокоительно сказал:

— Никуда не денется. Пошел к своей бабушке-спасительнице.

Раиса Ивановна действительно была очень встревожена: «Еще сдуру сбежит в другой город. Или нарвется ночью на бандитскую компанию. Все же я несдержанный человек. И, конечно, надо считаться с тем, что этому негоднику уже четырнадцать лет». Она налила себе валерьянки и выпила.