Геннадий Гор - Корова

— План, — вспомнил он, — мы забыли про план. Сначала нужно выработать план, а потом строить. Нельзя строить дом без плана.

— Нельзя, — согласились колхозники, — сперва нужно выработать план.

И вот они разрабатывают план, все вместе и каждый в отдельности. И план готов.

— Теперь можно строить, — говорят они, берут топоры и начинают строить все вместе и каждый в отдельности, строго придерживаясь плана.

Они строят все вместе дом и каждый по одному дому, и все дома как один, потому что план один.

В каждом доме четыре окна выходят на улицу, четыре во двор. В палисаднике растут четыре тополя. Двор делится на четыре части: на скотскую, вторую, скотскую и четвертую. В скотской расположены: хлев, скирды сена и хлев, во второй: дрова, сараи, амбары, дрова в скотской, скирды сена, хлев, скирды сена, в четвертой амбары, дрова, сарай, амбары. В каждом доме четыре комнаты: спальня, гостиная, кухня, спальня. Четыре печки. В доме четыре стены, четыре потолка: в каждой комнате по потолку. Четыре комода. Четыре стола. Четыре дивана. Кругом четыре! Сегодня четыре — мистическое число колхоза. В доме четыре стула, в буфете четыре стакана, четыре картины висят на стенах. Но в каждом доме должна жить семья в четыре человека. Ни больше, ни меньше: четыре. И в той семье, где больше четырех, лишних прогоняют вон. А в той семье, где меньше четырех, недостающих принимают со стороны. И у каждого из четырех человек всего по четыре. У мужа по четыре сапога, у жены четыре платья, у сына четыре ружья, у дочери четыре куклы. Четыре, четыре и четыре. Но вдруг колхозники вспоминают об уборной. Четыре уборные в одной квартире — это слишком много. Но они не хотят разбивать число. До сих пор везде было четыре. Они думают все вместе и каждый в отдельности, но ничего не могут выдумать. Придется дом построить без уборной. Это первая неудача. За ней появляются другие. Они вспоминают о самоваре. Четыре самовара — это слишком много. И вот они начинают пересматривать свой план. В доме четыре стула. Придут гости, негде будет сесть хозяевам. Они не знают, что делать. Придется выбрать другое число: два, три, десять. Но дом состоит из четырех стен. Из трех нельзя. Из двух нельзя. Из десяти нельзя. И вот дома исчезают на глазах у них. Исчезает строительство.

Так мечтает Лука. Он хочет видеть колхоз таким, каким он хочет его видеть. Он трет себе руки от удовольствия, смеется и говорит: «Хорошо! Хорошо! Прекрасно! Отлично! Замечательно!» Но что это с ним: он открывает глаза и видит настоящий колхоз. Он видит то, чего не хочет видеть.

— Не то! Не то! — говорит и отмахивается, как от наваждения. Он смотрит растерянными глазами на неумолимую действительность и прячет свою голову в подушку, как в песок. — Не видеть. И не слышать! — Но он слышит, как действительность надсмехается над ним. И вот он видит. Он видит сон. И сон надсмехается над ним. Он видит себя. Вот он трет руки. «Я придумал, — говорит он, — теперь можно строить». Они шли от стен и углов. А он от обратного. «Моя семья состоит из трех человек, — говорит он. — Кроме того, бог триедин: бог–отец, бог–сын, бог–дух святой». И он выбирает число три. И строит дом из трех углов, треугольный дом. Сыновья ему помогают. Они носят бревна обеими руками. Вот они приносят топор. Он берет топор. Но топор надсмехается над ним из его рук. Бревна не хотят ложиться ровно. Полено пинает его, как колено. Рубанок обращается к нему:

— Убирайся!

Постройка показывает ему кукиш и нагло разваливается.

— Хорошо, — говорит Лука, — у меня не выходят три угла, попробую четыре.

И он строит себе дом из четырех углов, обыкновенный дом.

Вот он выстроил. Но дом уходит от него и говорит: «Я не твой».

Он спит. Но остальные не спят. Не спит поп. Он управляет слухами. И кажется, что они вылетают из его широких рукавов. Теперь он напоминает одновременно Иисуса Христа и радио, радио–христа. Но радио Христа не есть ради–христа, кулаки помогают ему, он помогает им.

Он пустил слух: колхозный скот будут клеймить особым клеймом, а клейменый скот уже никогда не возвратят хозяину. И, пройдя через десятки кулацких ушей и выйдя через сотни кулацких и середняцких ртов, слух возвращается к попу, выросший и видоизмененный: будут клеймить всех — жен, детей, стариков и молодых, и клейменым никогда не удастся вернуться.

— Моя фантазия, — думает поп, — помноженная на выдумку моих друзей, это незаменимая вещь, это непобедимое оружие.

Так он стоит посредине двора, похожий то на крест, то на радиомачту, с руками то вытянутыми горизонтально, то поднятыми вертикально, с рукавами широкими и машущими. И его слухи летят из его рукавов, как его птицы.

Иногда он не узнает свои слухи, настолько они изменились. Впрочем, он их узнает, но не сразу. Тогда он встречает их с готовыми объятиями, объятый восторгом и машущий рукавами, готовый улететь, как улетают его слухи. Он радуется и говорит: «Вот этот слух наиболее удачный. Его изменяемость показывает его активность. Он прошел через наибольшее количество ушей и принес им вреда, нам пользы больше самого активного вредителя». Иногда он молится — это его право и профессия, — собрав вокруг себя всех верующих, то есть всех кулаков, всех старух, несколько середняков, двух–трех бедняков, много женщин и никого из молодежи, за исключением дочерей и сыновей кулаков. Но они растворяются среди старух и сами принимают себя за старух. Они слышат, как изменяется их облик. Вот их самодовольные языки болтают и сплетничают во рту, лишенном зубов. Они слышат, как на их лицах появляются их морщины, они видят, как загибаются их спины, вырастают подбородки. И вот они молятся, похожие на молитву, и сплетничают, похожие на сплетню.

— Чем молитва отличается от слуха? Молитва угодна богу. Но слух про врагов бога разве не угоден богу? И слух и молитва — это одно и то же, так давайте распускать слухи про колхоз, — говорит поп. — В настоящий момент это угоднее богу, чем ваши молитвы.

Но что это с попом? Он машет рукавом, и его лицо радуется всем лицом, глаза радуются, рот радуется, лоб радуется, даже борода и нос, и те радуются.

Поп прекращает молитву и достает новый слух.

— Конспиративный колхоз, — шепчет он. — Кто же мог так хорошо выдумать? Неужели не он?

И он узнает свой слух, видоизмененный чужими языками. Его слух! Его собственный, неотделимый и неделимый. Но оказывается, что некоторые кулаки и все старухи не понимают слово «конспиративный» или не могут его произнести. И передают:

— Кооперативный!

«Так слух может сослужить вредную службу», — размышляет поп. И заменяет слово «конспиративный» словом «тайный».

Теперь все понимают, все передают, все торжествуют, точно уже одержали победу и этот тайный «колхоз» верующих уже существует.