Варткес Тевекелян - Романы. Рассказы

— Выкрутится, Мазманян человек сообразительный.

Это рискованное поручение Мазманян выслушал хладнокровно. Гугас же приказал всем привести себя в порядок, побриться, постирать белье и почистить винтовки. Люди почувствовали, что Гугас затевает что-то серьезное.

Когда Мазманян вернулся и все было готово, Гугас собрал отряд и сообщил свой план:

— Здесь нам делать больше нечего, нужно уходить. Через фронт, к русским, пробраться не удалось, а сейчас тем более не удастся: выпал глубокий снег и дороги закрыты. Попробуем поплыть по морю.

Люди, никогда не плававшие, ахнули.

— На чем переберемся? — спросил один.

— Найдем! — коротко ответил Гугас.

— Кто нас поведет? — спросил другой.

— Тот, кто знаком с мореплаванием.

— Чем погибать в море, лучше умереть на родной земле! — запротестовал третий.

— Прекратить споры! — повысил голос Гугас. — Я все предусмотрел. Каждый третий день к берегу причаливает большой парусный баркас. Команда его состоит из пяти человек, вооружения никакого. Мы легко их одолеем. Капитана и, может быть, еще кого-нибудь из команды возьмем с собой, остальных свяжем и оставим в кустах. Провизию и воду Мазманян уже приготовил. Вот и все.

— А ты уверен, что мы доплывем до русских берегов? — спросил седоусый боец.

— Надеюсь, — ответил Гугас и добавил: — Я никого не неволю, кто не хочет рисковать, может остаться здесь.

— Что ты, Гугас! Как так можно! Куда ты, туда и остальные, — поспешил заявить седоусый.

— Мы все пойдем за тобой, куда ты прикажешь! — хором поддержали его остальные.

Ночью у берега, за скалой, бойцы ждали приближения баркаса. Ночь была темная и тихая, только пенящиеся волны монотонно катились по песку. На рассвете вдали показался красный огонек, он то поднимался, то опускался или совсем исчезал. Все до боли в глазах следили за огоньком. Разрезая своим острым носом волны, к берегу подходил баркас. Команда убрала паруса, и баркас, скользнув по воде, врезался в золотистый песок и остановился. Когда вся команда баркаса сошла на берег, отряд Гугаса кинулся на них из засады. Ошеломленные неожиданностью, матросы не оказали никакого сопротивления. Мазманян с группой бойцов погрузили на баркас бочки с водой и провизию.

Капитана и еще одного пожилого матроса вытащили из кустов и подняли на баркас. Там Гугас приказал капитану:

— Поведешь баркас к русским берегам. Мои люди помогут тебе во всем. Знай — я три года плавал на море и хорошо разбираюсь в компасе. При попытке с твоей стороны повернуть обратно сюда, в Турцию, ты немедленно будешь убит. Ясно?

— Хорошо, поведу! — стуча зубами, согласился капитан.

Через пятнадцать минут баркас, покачиваясь, вышел в открытое море.

Зеленые берега начали постепенно отдаляться. Гугас встал во весь свой богатырский рост на корме и бросил последний взгляд на землю, где веками жил его народ. Он поднял сжатый кулак и, угрожая невидимому врагу, потряс им в воздухе.

Вторые сутки шел дождь. Вторые сутки скитался Мурад по горным тропинкам, не чувствуя холода, усталости, голода; он был теперь одинок в этом мире, все прошлое для него стало сплошным кошмаром, а будущее… он не знал, будет ли оно у него. Где-то недалеко от тех мест, где он бродил, проходила дорога: он часто слышал крики караванщиков, звон колокольчиков, песни, но не решался выходить на дорогу: там турки, там смерть!

Но прошел еще один день, и Мурад, уже без сил, все-таки вышел на дорогу и поплелся за одинокой арбой, которую медленно тащила старая тощая лошаденка.

— Эй, кто ты? — крикнул ему настороженным голосом крестьянин.

Мурад ничего не ответил. Ноги его сами подогнулись, и он упал лицом в липкую грязь.

Крестьянин остановил лошадь, сошел с арбы и подошел к мальчику. Он легко перевернул слабое тело Мурада и покачал головой — перед ним было только жалкое подобие человека.

— Опять армянин, — тихо произнес крестьянин, будто боялся, что его могут услышать, и добавил уже со злостью: — Ироды, что делают с людьми!

Он поднял безжизненное тело Мурада на руки, положил на доски, накрыл мешками и хлестнул кнутом свою лошадку. Арба со скрипом покатилась вперед, проваливаясь колесами в глубокие ухабы, залитые мутной водой.

Проехав немного, крестьянин свернул к обочине и остановил телегу. Он вытащил из своего мешка хлеб, кусочек брынзы и протянул мальчику.

— На, поешь немного, а то, брат, ты совсем плох, так недолго и душу аллаху отдать, — сказал он, и пока Мурад, не разжевывая, торопливо глотал куски хлеба, старик смотрел на него и качал головой.

— Сирота, значит? — спросил он.

Мурад отрицательно покачал головой.

— А где же твои родители — отец, мать?

— Мать погибла, а где отец, не знаю, — ответил Мурад сдавленным голосом.

— Ничего, сынок, не падай духом, все на свете преходяще, пройдут и эти тяжелые дни, и люди образумятся, — сказал старик и тяжело вздохнул.

Крестьянин оказался человеком не из смелых. Когда жандармы при въезде в город спросили его о маленьком пассажире, он нескладно, путаясь и краснея, рассказал, что знал, хотя понимал, что потом всю жизнь будет в этом раскаиваться, и как бы для очистки совести отдал мальчику остаток своего хлеба.

Мурада повезли в полицейский участок, а вечером отвели в один из длинных бараков, расположенных почти на самом берегу Евфрата. Раньше здесь были складские помещения.

Барак был набит грязными, оборванными армянскими детьми разного возраста. Одни из них лежали вповалку около стен, другие стояли, прижавшись друг к другу. Тяжелый, спертый воздух вызывал тошноту…

Мурад втиснулся между стоящими, а когда его глаза немного привыкли к темноте, он узнал Ашота и Смпада.

— И ты попался, Мурад? Что ж, добро пожаловать! — воскликнул шутливо Ашот. Как видно, он и здесь не потерял бодрости духа. — Втроем будет веселее, хотя Смпад окончательно раскис, из него слова не вытянешь.

— Нашел время шутить! — буркнул Смпад. — Я ему рассказываю о том, что вчера, лежа в камышах, своими глазами видел, как вели из города и топили мальчиков в Евфрате, а ему хоть бы что! Сегодня ночью, видать, наша очередь.

— Да-а, на это похоже! — сказал Ашот.

— На этот раз конец! — мрачно добавил Смпад.

— Ну, ну, не пророчь, мы еще посмотрим! — рассердился Ашот. — Нечего тут слюни распускать, и так тошно…

Двери опять открылись, ввели еще двоих. Один из них оказался Качазом.

— Я видел, как ты тогда бросился за сестрой в воду, — рассказал Качаз. — И был уверен, что ты спасся. А сам я спрятался за скалой и только ночью, когда курды ушли, вылез.

— Что с остальными? Куда делся мой братишка? — спросил Мурад с тревогой, хотя заранее знал ответ Качаза.