Варткес Тевекелян - Романы. Рассказы

Гугас задумался. В его душе бушевал гнев, он понимал все горе сидевших рядом с ним людей, он понимал и то, что они ждут четкого и ясного ответа, как жить дальше, но что ответить, не знал, и поэтому, наверное, так сурово-печальны были его глубокие черные глаза.

Молчание нарушил Хачик:

— Вдобавок ко всему эти молодчики из дашнакского комитета безобразничать начали.

— А именно? — Ни один мускул не дрогнул на лице Гугаса, оно, казалось, застыло в непроницаемой суровости.

— На каждом перекрестке кричат, что настала пора поднимать восстание и избавиться от турецкого ига. Как будто это очень просто: захотел и восстал! А сами с каймакамом [4] Каймакам — уездный начальник. , бинбаши [5] Бинбаши — глава тысячи, капитан. и другими чиновниками дружат, в гости друг к другу ходит. Запомните мои слова: эти мерзавцы своими предательскими поступками столкнут наш народ в пропасть, если их вовремя не обуздать!..

— Слава богу, их у нас не много, — вставил Ншан.

— Знаешь, что я скажу тебе, дядя Ншан: муха хоть небольшая тварь, но когда попадет в еду, то тебя затошнит, — ответил Хачик.

— Да, дела тут у вас серьезные, нужно хорошенько подумать обо всем, — сказал Гугас и встал.

Поднялись и гости. Дед ради приличия приглашал их посидеть еще.

— Нет, уже поздно. Гугасу нужно дать отдохнуть с дороги, — ответил за всех Хачик и направился к дверям.

За ним пошли и другие.

Гугас проводил гостей до калитки. Прощаясь с Хачиком, он нагнулся и на ухо прошептал:

— В моих тюках кое-что есть, нужно переправить в безопасное место.

— Сейчас? — спросил Хачик так же шепотом.

— Нет, завтра, и обязательно днем и открыто, чтобы не вызвать подозрений.

— Ладно, я утром зайду. — И Хачик исчез в ночном мраке.

Гугас постоял у калитки, глядя на город. В узких переулках лениво лаяли собаки и медленно шагали взад и вперед ночные сторожа. Погрузившись в темноту, город спал тревожным сном.

Армянская школа помещалась в самом большом здании города, и армяне не без основания гордились ею. Они не жалели для нее средств. В школе было прекрасное оборудование. Учителя тоже были неплохие. Каждый год весной, когда открывалась дорога, жандармы приводили в город новую партию ссыльных армян со всех концов Турции, главным образом из ее европейской части — Измирни, Стамбула и с островов. Среди ссыльных было много учителей, редакторов газет, студентов и ученых. Здесь, в этом небольшом городке, они могли зарабатывать только уроками. Потому-то в школе преподавали даже ученые, известные своими трудами в области лингвистики, права и истории.

Дети искренне любили свою школу. Смуглые мальчуганы восторженно слушали на уроках рассказы о прошлом своей родины. Когда учитель говорил о далеких временах, о странах, где никто не произносил презренное слово «гяур» и людей не убивали на каждом шагу без причины, ребята слушали затаив дыхание и мысленно переносились в прошлое, когда их предки свободно пасли свои стада на высоких лугах и с оружием в руках защищали родину от многочисленных врагов. Мальчики вздыхали, мечтали о подвигах… Но грубые крики муллы на уроке турецкого языка и истории ислама возвращали их к мрачной действительности.

Этот учитель имел обыкновение врываться в класс со страшными ругательствами.

— Ну что, собачьи дети? Наверное, опять урока не знаете? — кричит он. — Тупоголовые скоты! Разве с вашим умом изучать священную историю ислама!

Мальчики, стоя навытяжку, слушают, как ученый мулла поносит их последними словами.

— Ты, коровья голова, — тычет пальцем учитель в сторону одного из них, — выйди вперед и расскажи нам о мудрых делах халифа Омара: как он своим священным мечом истреблял неверных?

— Простите, мулла эфенди, мы еще не проходили историю благословенного халифа Омара, — робко возражает вызванный к доске долговязый Смпад, сын Манукяна.

— Не возражать! Кто здесь кого учит: вы меня или я вас? Раз я требую рассказать историю халифа Омара, значит, ты обязан знать ее. Давай руку! — И мулла бьет линейкой по руке до тех пор, пока у несчастного Смпада не выступают слезы на глазах.

— Садись! Садитесь и вы. Что стоите, как олухи? Ты, — вызывает мулла Мушега, — расскажи, что ожидает неверующих на том свете.

— Все неверующие попадают в ад, где их ожидают страшные мучения, — скороговоркой выпаливает Мушег.

— Ах ты балда! Разве так нужно отвечать урок? Недаром твой отец гяур. «Все неверующие!..» — хорошо сказано! Выходит, не все собаки-христиане попадут в ад, а только неверующие. Хорош фрукт, нечего сказать! Вдолби себе в башку, что райское блаженство уготовано только для правоверных мусульман! — Мулла снова пускает в ход линейку.

— А кто расскажет, через какие испытания пройдет правоверный, прежде чем попадет в блаженный рай?

Класс в трепете молчит.

— Клянусь бородой пророка, я вдолблю знания в ваши ослиные головы! — кричит разъяренный учитель. Ну, как тебя зовут: Хачик, Крикор или как-нибудь в этом роде… отвечай!

Новая жертва выходит к доске.

— У ворот рая мост, тонкий, как волос, острее, чем сабля. Безгрешный человек смело шагает по этому мосту, без страха, и ворота рая раскрываются перед ним, — без запинки отвечает мальчик выученный, как видно, урок.

— А грешник?

— Грешник падает.

— Куда падает?

— Вниз.

— Ах ты осел! Да разве тебе не известно, что под мостом течет кипящая смола? Грешник попадает прямо туда, и смола уносит его в ад.

Наконец раздается долгожданный звонок, и мальчики выскакивают из класса, словно из того ада, о котором твердил им мулла.

Однажды на перемене Мурад гулял со своим двоюродным братом Качазом в обширном дворе школы. За чрезмерную смуглость товарищи прозвали Качаза «Арапом». Хотя Качаз был на год старше Мурада и заметно выше ростом, но он находился под влиянием Мурада и открыто признавал его превосходство. Он часто бегал к Мураду решать арифметические задачи, к которым Качаз питал отвращение.

— И кто только выдумал эти ужасные уравнения? — жаловался он каждый раз. — Наверное, какой-нибудь учитель из Стамбула от нечего делать сидел и выдумывал эти головоломки. И на что они нужны человеку? То ли дело история: одно удовольствие, только запоминай!

Сегодня они разговаривали о серьезных делах.

— Давай подкараулим муллу и забросаем его камнями или просто изобьем, — предложил Качаз.

— А дальше что? — спросил Мурад, стараясь казаться серьезным, почти суровым, как отец: он во всем подражал ему.

— Побьем — и все!

— Польза-то какая от этого? На следующем уроке он еще больше изобьет нас, а если заметит, кто его бил, то в полицию начнут таскать.

— Что же, по-твоему, так и позволять ему издеваться над нами? — не унимался Качаз.