Владимир Курочкин - Избранное (сборник)

К ней вернулись воспоминания. Промелькнул и сегодняшний, такой светлый и радостный в природе и такой тяжелый и неприглядный для нее день. И странно: она вдруг подумала о нем так, как будто был он в прошлом году или даже еще раньше. Все оставалось по-старому. И конфликт с мужем, и обидные мысли о своем положении, и призрачные робкие надежды, которые она только силой характера пыталась обратить в твердую уверенность. Но вместе с тем весь сегодняшний день, так богато насыщенный ее переживаниями, казался ей, как это ни смешно, каким-то чужим и непохожим ни на один из ее дней, словно она лишь слышала о нем подробнейший рассказ, а сама никогда не переживала. И тогда Карташова как бы спросила себя, в конце концов, – она, может быть, отказывается от всего, от всей своей прошлой жизни? И что она вообще желает: любить ли, ненавидеть, страдать, смеяться, мстить или просить? Но она ничего не ответила на этот вопрос, потому что была как во сне, хотя и могла поднять руку и шагнуть, и пойти куда хотела, и смеяться, и плакать, и восхищаться природой, и ждать. Все оставалось на месте и одновременно для нее как будто ничего не существовало.

Это безразличие ко всему, которое Варвара Николаевна так внезапно и остро почувствовала, произошло от ее физической усталости. Почти весь день она была на ногах, в движении, в волнении, до тех пор, пока не произошел этот надлом во всем ее существе. Она даже не поняла, когда это произошло. Может быть, как раз в тот момент, когда она захотела послушать хорошую музыку. Ведь до этой минуты она была полна все тех же противоречивых и очень сильно с самого утра заставляющих ее страдать переживаний. Теперь же не было ни волнения, ни боли, ни даже печали. Все внутри казалось выщербленным и пустым. И невольно при взгляде на Варвару Николаевну напрашивался вопрос: а как скоро пройдет эта калечащая человека апатия? Сегодня или завтра?.. Возможно, что и останется она на всю жизнь, как это нередко бывает, когда человек сильно чувствует и потом неожиданно узнает, что все его горение прошло впустую, и что он никого не зажег, даже не передал никому ни одного градуса своего внутреннего тепла. Кого в этом винить, кого судить и кому предъявлять тяжелые обвинения?.. Ведь многие, очень гордящиеся своим умением понимать женщин, и не подозревают, что они всего-навсего слепцы, ощупью проходящие мимо того, что с таким самоотречением и преданностью готовы отдать им их подруги. И как эти люди оскорбительно и бестолково ищут в других женщинах то, что уже давным-давно находится рядом с ними…

Варвара Николаевна поднялась на платформу и села в самом ее начале на скамеечку. Высоко над ее головой раскачивались внушительные, закутанные зеленью ветки разросшихся деревьев.

В листве темнело огромное количество вороньих гнезд.

Из Москвы пришел еще один электропоезд. Карташова с интересом рассмотрела всех пассажиров. Но это был интерес не ее личный, а как бы посторонней женщины. Она уже не завидовала тому праздничному оживлению, с которым встречали своих гостей местные дачники. Она сидела опустошенная и не понимающая, что же с ней произошло так неожиданно и так не вовремя. Маневренный паровозик катался взад и вперед по запасным путям. Клубы дыма из его трубы на фоне белесого заката выглядели синими. Далеко за станционными постройками, за магазинами, в даче, принадлежащей отдыхающим пионерам одной московской типографии, косноязычно играла труба. Искусник-трубач пытался изобразить на ней все модные мотивы. И все они, даже самые веселые, звучали отрывисто и печально.

Прошла электричка в Москву.

Пришла новая из Москвы. Снова суетня, говор, смех. А потом опять полупустые платформы… Мимо Варвары Николаевны проковыляла старуха с такой жалкой и странной внешностью, что самый изощренный ум не мог бы выдумать ничего подобного. Она шла, ловко сохраняя равновесие при помощи ветхих костылей. Сзади и спереди у нее на шее висели большие, набитые чем-то мешки, опускающиеся ниже ее поясницы. В руках она держала, одновременно с костылями, кувшин на веревочке и большую кошелку, обшитую материей. Таким образом, она несла вдвое больше здоровой женщины. Она шла, понурив от усталости голову, на которой еле держалась замусоленная летняя плетеная шляпка с грязными искусственными цветочками на полях. На правом ее глазу сидело бельмо. Варвара Николаевна смотрела на нее, но словно не видела и даже не повернула головы, когда та прошла мимо. И только потом, много позднее, спустя уже несколько месяцев, она долго мучилась, вспоминая, где же это пришлось ей увидать такую необычайную фигуру, олицетворяющую собой убожество, нужду и одиночество старой женщины, растерявшей всех своих близких или покинутой ими…

– Скорее, скорее, уже поезд идет! – закричал вдруг кому-то мужчина, пробегающий мимо Карташовой к билетной кассе.

Варвара Николаевна обернулась и увидала идущую из Москвы электричку. Она шла так быстро, что видно было издалека, как раскачивались на ходу вагоны. «Может быть с этим?» – подумала нехотя и без всяких желаний Варвара Николаевна. Но электричка, проревев сиреной, с грохотом и пылью промчалась мимо станции. Карташова увидела пустые вагоны, мелькнула внутри них белая доска с приборами и два-три человека, стоящие у нее. Это, очевидно, был испытательный пробег.

Электричка, сверля воздух, скрылась вдали. Над платформами опускались поднятые страшным вихрем бумажки, листики. Варвару Николаевну прижало к изгороди упругой воздушной волной, и она на некоторый миг освободилась от своего оцепенения, на нее пахнуло какими-то волнующими запахами. Стремительность жизни чуть-чуть не захлестнула и не бросила ее опять к все тем же переживаниям, мучительным, но, однако, приводящим к определенным практическим решениям. Но тотчас снова ею овладела апатия ко всему.

Стало темнее и огни светофоров резче выделялись на сером небе. При пристальном взгляде на красный сигнал воздух вокруг светящегося кружка, казалось, приобретал для глаз почти фиолетовый, чернильный оттенок. Не отрываясь, смотрела Варвара Николаевна на этот мрачный тревожный свет и пыталась отвести от него глаза, но не могла, словно загипнотизированная. «Зеленый свет! О, скорей бы зеленый. Я больше не выдержу. Что это со мной?..» – появились тоскливые и точно не ее мысли. Словно вместо нее кто-то желал совершить один страшный поступок и одновременно протестовал против него.

Красный сигнал, спустя минуту, мигнул, сменился на желтый. Тогда Варвара Николаевна, чувствуя, что покрывается холодным потом, перевела глаза на полотно дороги. Вдали на рельсах дрожали отблески еще еле видных из Софрина фонарей московской электрички. Отблески скользили по рельсам, все приближаясь и приближаясь к станции.