Владимир Курочкин - Избранное (сборник)

– Так вот, Алексей Федорович ходил сам не свой. И ему очень тяжела вся эта ссора с вами. По-моему, ему очень тяжело. Из-за чего она произошла, я повторяю вам, не знаю. Да и это уж не так для меня важно… Ну и так, что же мне нужно сказать, самое главное?.. Ах, да, вот о чем. Спрашивается, какое же отношение ко всему этому имею я. И зачем я примчался сюда на ночь глядя. Так?

– Да, это самое интересное.

– Вот это-то мне всего труднее объяснить… Варвара Николаевна, вы ведь знаете меня. Я простой парень. Как и все. Но у меня ведь своя философия есть. Немудреная, может быть, она. Ну в общем, как и у всех – простая! Простите, если я сумбурно говорю. Впрочем, я сейчас обдумаю и все попонятливее скажу…

Костя Переписчиков опять наморщил лоб. Он, после того как расстался с Карташовым, не мог освободиться от засевшей в голове мысли, что «брат» Алешка ходит, по его мнению, как в воду опущенный. Костя всегда считал семью Карташовых идеальной, и, женившись на Дальнем Востоке, прожужжал своей жене уши о Карташовых. Рассказывал о их жизни подробно и обещал познакомить по приезде в Москву. Он просто и не думал никогда о том, что у Карташовых могут быть серьезные ссоры. Он считал, что они – образец новой крепкой семьи. Он был уверен в том, что такие семьи должны существовать. И от того, что эта уверенность и желание наблюдать за такой семьей у него были необычайно сильны, он без труда убеждал себя, что именно Карташовы и представляют собой такую семью. И так как Карташовы в то время жили ладно, то он и не обманывался. Теперь же случайно встретив Алексея Федоровича и узнав о его заботах, он угадал по его виду, что ссора серьезна. Только Костя не знал причину раздора. Он пока еще не умел читать чужие мысли и поэтому искренне воспринял все неточные слова Алексея Федоровича и сильно расстроился. Он представил себе одинокую, тоскующую Варвару Николаевну на даче. Расстроенный же Карташов был перед ним. И все это могло произойти из-за каких-нибудь пустяков! Переписчиков немедленно же запротестовал и кинулся в авантюру. Он решил помирить поссорившихся на свой страх и риск. Ему ведь так хотелось еще во Владивостоке, по приезде в Москву познакомить с Карташовыми жену и затем просиживать у них с ней вечера так это дружно, одной семьей, шутить, смеяться, разговаривать. Он сейчас же после встречи с Алексеем Федоровичем пожелал поехать на дачу к Варваре Николаевне, в Софрино. Попытался было забежать к жене, предупредить ее, но потом решил не терять времени и ехать в метро прямо на вокзал, а там поездом на дачу. И вот он приехал…

– Варвара Николаевна, – начал он снова с необычайной решимостью и блеском в глазах. – Может быть то, что я сейчас скажу, будет непонятно, но зато, поверьте, это искренне… Вот жизнь, Варвара Николаевна, вот мы люди, вот наша земля, наша страна и другие страны… Все это очень сложно, громоздко и вместе с тем до чрезвычайности просто. Ну, скажите, Варвара Николаевна, что может быть запутано или непонятно в нашей жизни? Лично мне так кажется, что нет ничего такого на свете. И сделать, и построить – все может человек. Плохо ли, хорошо и в какой срок, это уже другой вопрос. Но сделает, будьте уверены, что сделает. Расшибется и сделает. И особенно у нас… Да, так вот… Эх, кажется, не о том я все говорю… Ну ладно. Вот что я хочу сказать… Понимать надо все это, думать… Сначала с общего начинать, а потом уже к целому и единичному переходить. И наоборот… Понимаете? Если застопорилось что-то на одном маленьком кусочке твоей жизни, подумай сейчас же об общем… Вот, честное слово, это, по-моему, так. Это и есть, по-моему, то, что я для себя называю философией… Вы знаете, Варвара Николаевна, я так вот иногда думаю. Много ли есть у человека неразрешимых для него задач? Есть ли что-нибудь такое в нашей жизни, перед чем встал бы, вот так, и опустил руки? Есть ли что запутанное и такое уж сложное, что как будто вот и сил не хватает распутать все это и разложить по полочкам – куда что полагается? Включил я сюда, Варвара Николаевна, и все темные стороны нашей жизни. Такие, какие уже испокон веков за дебри считаются… И что же вы думаете? Присмотрелся я. И что же? Нет ничего, оказывается такого запутанного, – это, если в корень дела смотреть, – нет сложного! Все это придумано! Только в хитрых разговорах одних все это кажется дремучим лесом… Ну, и не складно же я все, наверно, болтаю… Вот, возьмем, Варвара Николаевна, любовь? Если по жульнически ее рассматривать, то это сложнейшая история. Тут вам и игра в прятки, тут вам и метанье из стороны в сторону, и обман, якобы из жалости, человеколюбия и прочее. Да, тут вам и разговоры на самые благочестивые темы, и самолюбование, и разглядывание сквозь чужую душу. Чего? Опять-таки своего же собственного рыльца, которое не совсем еще чисто. В пушку, в пушку рыльце!.. Гадко все это!.. Ну, а вот, если по честному, тогда проще. Совсем просто! Что же здесь сложного? Любят двое друг друга, ну, и замечательно. И пусть они не отвлекаются от этого. Ведь им, если честно-то говорить, за всю жизнь не перечерпать своего счастья. Нет ведь дна у любви! Нет ведь у нее предела!.. Не надо только бережок под ногами нащупывать – не помельчало ли, мол! Не надо обрастать паутиной всякой! Осенней такой паутинкой… Видели, небось, осенью, серебристая такая, красивая летает. Не надо всякой плесенью покрываться… Ах, Варвара Николаевна, это значит, ссориться не надо. То есть, ссориться можно. Это может, например, получиться, если вы поспорили о чем-то. Иногда даже очень нужно бывает поспорить. Но зачем же, зачем же забывать при этом об общем-то. Понимаете?.. Вот я не знаю, Варвара Николаевна, о чем вы так повздорили с Алешей… Не знаю, он мне не говорил. Да и вы, видно, не скажете. Ну, да это неважно. По всей вероятности, пустяки. Так вы возьмите, Варвара Николаевна, и подумайте об общем, о жизни целиком. Вот со всеми этими огнями, дорогой, песнями, криками и запахами. Да вы и не вспомните после этого о своих пустяках. Вы природу любите?

– Да, как будто бы, люблю.

– Ну, вот уже, значит, вы меня капельку поймете. Как много у нас иногда тратится времени на то, чтобы доказать самому себе, что произошло что-то сложное, а на самом деле все это выеденного яйца не стоит. Путаемся, малодушничаем, выдумываем… Ну, почему муж с женой не могут говорить о чем-либо запросто? Без горечи и обид решать, что хорошо и что плохо. Без подковырок и злобствующего желания обязательно оказаться наверху, победителем. А на самом деле правым оказывается ни тот и ни другой, а кто-нибудь посторонний. И вот наплетается, наносится на любовь-то из года в год разный хлам. Ну и не под силу тащить тогда такой груз. Сваливают его где-нибудь по дороге на произвол судьбы. И бросаются в разные стороны. И наплевать им тогда и на годы жизни, и на труды свои, и на слезы, и на радости. Простите Варвара Николаевна, но как же только не стыдно выдумывать, что все это очень сложно. По-моему, это все очень просто! Не надо всего этого наносного, вот и вся недолга. Вот вы, наверное, тайгу не видели… Ну-ну я же знаю, что Вы не бывали в тех краях. Так поверьте мне, как величаво и степенно живет она. И шумит-то не громко и не тихо, но как-то внушительно, навек ее не забудешь. Вот и человек, по-моему, должен жить, ну если уж не всегда величаво, то вот степенно, солидно. Ведь, конечно, можно и помальчишествовать, пошутить, походить на руках вверх ногами, но внутренне-то, внутренне-то про это, про общее-то никогда не должен никто забывать. Понимаете? О, житье-бытье помнить! Варвара Николаевна, все это я, наверное, глупо говорил. Но, поверьте, ну, правда, что за ерунда все эти ссоры. Сколько крови они нам портят. И зря совсем. У Вас-то, конечно, ссора ничтожная, наверное. Я так думаю. И то больно смотреть. Алеша там носится. Вы здесь грустите… Ведь горюете, не правда ли? Бросьте Вы это все, помиритесь… Я ведь Вас обоих за идеал почитал. Вот Вам честное слово, обоих, ну Вашу пару… На все равнение брал… Конечно, все это чепуха, я, наверное, на дурака похож, что к Вам с какими-то глупостями лезу. Но все это от чистого сердца. Честное слово… Как-то у меня всегда получается нескладно. Ехал, хотел многое сказать, а рот раскрыл и конфуз получился. Вот я теперь и не знаю, о чем же еще говорить?