Григорий Кобяков - Кони пьют из Керулена

Точно в срок Хухо Намжил вернулся со своим табуном в казармы.

— Вот молодец, Намжил, — сказали начальники, увидев какими гладкими стали кони в табуне за эти дни. — Вот что значит хозяйский глаз. Пожалуй, тебе надо остаться на сверхсрочную службу. Будешь пасти у нас табуны.

Но Хухо Намжил наотрез отказался.

Вольный Намжил, как было раньше условлено с девушкой, поехал к озеру и стал петь свои любимые песни.

Тут же явилась к нему девушка на своем вороном коне и они, как прежде, очутились в юрте ее родителей.

Но затосковал он вскоре по своим кочевьям, по семье и жене, что остались там. Девушка заметила его состояние и сказала:

— Я дам тебе такого скакуна, который может за день доставить тебя туда и обратно. Но ты никогда не садись верхом на другого коня. И помни: перед тем, как подъехать к своему кочевью, останови коня, дай ему отдышаться.

Она дала ему прекрасного буланого коня. Хухо Намжил вмиг очутился в родных кочевьях, дал коню отдышаться. Жена и соседи обрадовались его приезду. Однако он никогда не ночевал дома, а каждую ночь стерег табун, да еще никто не видел его на другом коне. Не понравилось это людям.

Между тем Хухо Намжил днем пас скот, а ночью, оставив табун в укромном месте, на своем буланом скакуне летел в западные края страны к своей любимой. И так прошло три года.

Однажды утром Хухо Намжил в спешке не дал коню отдышаться и пригнал табун прямо домой. И тут, как назло, его жена вышла из юрты и увидела еще не сложенные крылья буланого скакуна. Она догадалась, в чем тут дело, и срезала коню крылья. Бездыханный, рухнул он на землю.

Хухо Намжил три месяца так горевал по своему коню, что почти не ел, не пил. Потом он вырезал из дерева голову любимого коня и насадил на гриф. Из хвоста буланого коня Намжил взял два пучка волос, сделал из них струны и смастерил смычок. Как несется верный конь, относящий Намжила к возлюбленной, — вот о чем стал петь этот инструмент, который назвали в народе «морин-хур».

Письма Максима… Они были для Алтан-Цэцэг теми крыльями скакуна, которые принесли ей с далекого советского фронта мысли друга, его чувства, его любовь. Но она сама, своими руками срезала эти крылья… Вот и казнись теперь, и страдай, и неси свою тяжелую ношу.

Врачи-чудаки прописывали ей лекарства, не понимая, что горе лекарствами не лечат…

Но больница живет по своим законам. Изо дня в день, из недели в неделю повторяется одно и то же:

— Ну, как мы себя чувствуем сегодня? Как пульс, температура? — И вновь — уколы, микстуры, таблетки.

Ожоги на руках и ноге у Алтан-Цэцэг были несильными, и они не тревожили врачей. Тревожило их другое: упадок духа и та жизнь, которую Алтан-Цэцэг носила под сердцем. Причины душевного надлома здесь никто не знал.

Дважды Алтан-Цэцэг навещал отец. Но визиты его были короткими. Как всегда, его ждали неотложные служебные дела. Во второй свой приход он сказал, что недели на две, на три уезжает: вызывают в Улан-Батор. И пошел — широкоплечий, с крепкой шеей, с большими руками. И очень усталый. У Алтан-Цэцэг даже мелькнула жалостливая мысль: «Совсем измотался. Он, наверное, и спит, как конь, — стоя».

Узнала о беде Алтан-Цэцэг соседка Лидия Сергеевна Леднева, «Отец, наверное, сказал». В первый раз пришла и принесла гору домашних коржиков. Алтан-Цэцэг удивилась ее приходу и ее подаркам: совсем ведь чужой человек и малознакомый. Насторожилась: сейчас начнутся расспросы, охи да ахи.

Но не было ни расспросов, ни охов, ни вздохов. Лидия Сергеевна просто посидела и рассказала о своем городе.

После ухода русской женщины лицо Алтан-Цэцэг высветила робкая и несмелая улыбка. Первая за все время в больнице.

Теперь Лидия Сергеевна стала заходить часто, и каждый ее приход для Алтан-Цэцэг был как всплеск яркого света. С этой доброй русской женщиной было интересно.

Один раз Лидия Сергеевна прочитала письмо своего отца, работающего директором школы в Иркутске. В этом письме Алтан-Цэцэг поразил один факт. В морозный день (а кто не наслышан о лютых сибирских морозах) вышла из строя котельная школы. Учителя встревожились: разморозится отопительная система — и тогда в классах долгое время, а может и всю зиму, придется волков морозить. (Алтан-Цэцэг долго не могла взять в толк, почему волков, ведь ребята будут мерзнуть). Тревога дошла до ребят. И все они, хотя их никто не звал, явились вечером в школу. Спасательную работу начали с того, что на лестничных площадках своими пальтишками укутали уже остывшие трубы и батареи.

А в коридорах и классах трубы грели своими руками и дыханием.

Ремонтируя котел, всю ночь работали женщины-слесари — мужчины-то на фронт ушли — и всю ночь ребята грели трубы — только, бы не дать замерзнуть воде!

В другой раз Лидия Сергеевна вспомнила о своей работе в Дальневосточной эпидемической экспедиции. От геологов, работающих в тайге, от строителей Комсомольска-на-Амуре в летнее время, особенно по веснам, стали поступать сигналы о неизвестной болезни, которая буквально косит людей. На Дальний Восток направили экспедицию во главе с ученым-эпидемиологом Зильбером с заданием: найти причину болезни. После долгих поисков экспедиция обнаружила клеща, содержащего в своем организме вирус, поражающий головной мозг, — энцефалос. Клеща назвали энцефалитным.

Воспоминание это для Лидии Сергеевны было тяжелым: она потеряла в экспедиции очень близкого ей человека.

И снова была поражена Алтан-Цэцэг, Откуда у этой маленькой и худенькой женщины с глубокими темными глазами берутся силы, чтобы выдержать удары судьбы, не сломиться, не потерять радость жизни?

Как-то, прощаясь с Алтан-Цэцэг, Лидия Сергеевна с беспокойством заметила:

— Что-то мне не нравится, девочка, ни твой вид, ни твое настроение.

Алтан-Цэцэг промолчала. Ей нечего было сказать.

— Ты только начинаешь жить. Перед тобой — долгая дорога, которую надо пройти. И не как-нибудь, а красиво. Пойми это…

Задумалась. Может быть, вспомнила свою дорогу. Вздохнула.

— Хотела бы я обменяться с тобой годами.

Ми сама Алтаи-Цэцэг, ни, конечно, врачи не могли бы объяснить, когда в ее душе вдруг что-то просветлело. Чувство отрешенности, которое давило и терзало ее, стало таять, словно весенний снег. В сердце затеплилась надежда: Максим еще напишет, должен написать! И ей с новой силой захотелось жить. Ради того, чтобы всегда слышать всплески Керулена или Халхин-Гола. Ради того, чтобы каждое утро встречать яркое солнце. Ради тон долгой дороги, которую надо пройти красиво.

В начале декабря Алтан-Цэцэг выписали из больницы, а спустя полтора месяца — в канун Белого месяца (Цаган-сара), когда зима поворачивает на лето и когда старые люди празднуют монгольский Новый год, — она родила мальчика, с белым лицом, с белыми волосами. Белого мальчика. Белый цвет, цвет молока — счастливый цвет, цвет жизни. На семейном совете новорожденного назвали именем отца — Максимом, Максимкой.