Григорий Кобяков - Кони пьют из Керулена

— Вот как хорошо начался для нас праздник…

После завтрака оседлали Веселого — белого бабушкиного коника, Алтан-Цэцэг посадила на него Максимку, Сын сидел в седле прямо, слегка откинувшись назад, — как опытный наездник. Упруго и молодо вскочила в седло сама, тронула поводья. Максимка помахал рукой бабушке: та стояла у дверей юрты.

Оттого, что светило яркое солнце и лицо ласкал не по-осеннему теплый и мягкий ветер, оттого, что журавли-красавки подарили чудесный танец и еще оттого, что чувствовала себя бодрой, полной сил и здоровья, на душе у Алтан-Цэцэг было ясно, Хорошо, празднично. Она запела о синем Керулене, о счастье жить, дышать, идти вперед, любить. Максимка подтягивал ей: «О-о-о, а-а-а!» — и тоже что-то получалось.

Они не торопили коня. Им сегодня удивительно как хорошо было вдвоем. Особенно Максимке. Маму свою он видит редко, совсем редко. Бабушка и дедушка говорят ему: «Мама твоя учится в столице, в университете». Максимка не знает пока, что такое университет (и слова этого никак не выговоришь — язык сломать можно), но знает, что столица — это город с высокими, до неба, домами, что находится он за степями и синими горами, — там, откуда каждое утро поднимается солнце. И еще Максимка знает, что учится — это значит много книжек читает и много писем пишет. Даже ему, Максимке, письма присылала. Их дедушка читал.

Веселый шагал и шагал, прядая длинными ушами, вслушиваясь в песню своих всадников. А кругом лежала степь — просторная, залитая солнцем, праздничная. Невдалеке от дороги паслось стадо верблюдов. Верблюды-старики пощипывали травку, а верблюжата, как молодые баторы, боролись. Хватая друг друга за шеи, они пытались повалить соперников на траву. Один верблюжонок плясал. Он легко подпрыгивал, топотал, уморительно взбрыкивал. На его спине смешно тряслись два маленьких холмика.

Над дорогой, словно привязанный ниточкой к небу, трепыхался жаворонок.

Степная осень обычно бедна красками. Преобладают два цвета: бурый да, голубой. За лето солнце опаляет или совсем сжигает травы и кладет на степь коричневые мазки с примесью белил. Небо, хоть оно и голубое, кажется выгоревшим, выцветшим, словно девичья косынка.

Но ранней осенью тысяча девятьсот сорок пятого года степь была необычной: она вся покрылась мягкой изумрудной зеленью. В августе прошли теплые и обильные дожди, и травы вновь поднялись, укрыв равнину нежным весенним покрывалом. Только макушки сопок оставались ковыльно-седыми, как головы древних старцев. И небо не выцвело на летней жаре. Оно сохраняло синюю свежесть мая.

Эти радостные зелено-голубые яркие краски, краски жизни, в ту осень дополнялись другими не менее радостными и яркими — кумачовыми, желтыми, фиолетовыми, малиновыми. Монгольская степь зацвела праздничными нарядами по случаю окончания второй мировой войны.

Праздник был в самом разгаре. Он шумел и звенел весельем на улицах и площадях города.

Алтан-Цэцэг и Максимка сначала заехали на стадион. Здесь в силе и ловкости состязались борцы и в меткости — лучники.

Борцы попарно выходили на площадку, раскидывали в стороны руки-крылья и легкими, плавными прыжками — орлиным танцем — приветствовали друг друга. Потом низко наклонялись, широко расставляя ноги и, как плети, опуская руки. Каждый из них зорко следил за противником, готовый к отражению атаки. Они. были похожи на орлов, столкнувшихся на степном кургане— гордые, медлительные, уверенные в своей силе. Одни вступали в бой с противником — осторожно, после глубокой разведки, другие кидались очертя голову и, как правило, проигрывали. Молодость и осторожность не часто дружат.

Максимке скоро наскучила борьба, и он потянул мать к лучникам. Вставая, Алтан-Цэцэг задержала свой взгляд на новой паре борцов. Один из парней показался ей знакомым. Но кто это был — так и не узнала. Его закрыл собой судья. Задерживаться не стала. Пошла за Максимкой.

… Тонкими свистящими голосами пели стрелы. Лук— хитроумное изделие из клееного дерева, упругой стали и бычьих жил — в древние времена был грозным оружием. Потом стал просто спортинвентарем. Многие спортсмены-лучники пользовались им виртуозно. Посылая стрелы с тупыми концами на сотни метров, они то и дело выбивали из ряда маленькие, с женский кулачок величиной, войлочные катышки. Каждое удачное попадание сопровождалось короткой песней, славящей стрелка. Ее начинал судья — старый уважаемый человек.

— Оэй-оэй, — запевал судья, поднимая руки и слегка пританцовывая.

— Оэй-оэй, — подхватывали песню зрители, и она лилась, как сама древность, в которой слышались воинственные крики. — Оэй-оэй! Оэй-оэй!

И здесь Максимке скоро наскучило. Оставались скачки — третья «игра мужей и воинов». Финиш конного забега должен состояться на главной площади города. Там Алтан-Цэцэг встретила товарищей из «Дружбы».

Максимку сразу подхватил и куда-то увел, наверное, сладости покупать Жамбал. Дамдинсурэн спросил:

— Давно хотел узнать: почему к нам долго не приезжаешь?

— Учусь. Через год приеду, если в другое место не отправят.

— Зачем в другое? Мы тебя посылали, мы тебя и ждем.

Дамдинсурэн привел на состязание нового скакуна— Стрижа, вороного конька с белой грудью. Вчера на выводке лошадей Алтан-Цэцэг видела этого конька. Не понравился. Ни особой стати, ни красоты в нем нет. Слышала отзывы о Стриже и других. Говорили всякое, больше насмешливое. Да и что острословы могут сказать, видя перед собой, горбатенького и лохматенького коника? Сказочный конь Улан-Кулан, который упоминается в народных преданиях, наверно, был не такой…

— Лучше на корове скакать, чем на таком пауке, — смеялись скалозубы.

Дамдинсурэн ни с кем не спорил о достоинствах своего скакуна и на насмешки не отвечал. Он помалкивал да усмехался в усы.

Старт! Сорок шесть скакунов, управляемых шести-девятилетними наездниками, лавиной ринулись по степной дороге к городу. Из сорока шести глоток одновременно вырвался древний клич конников — «Гинго!»

На первых километрах всадников почти не видно — их закрыло густое пыльное облако. Но слышен храп разгоряченных коней, стук копыт и крики «гинго!» Но вот пыльное облако ветром относится в сторону. Теперь видно, как более сильные скакуны вырываются вперед, мчатся буйным наметом. Расстилаются по ветру никогда не знавшие ножниц гривы и хвосты.

Крики, свист, гиканье все больше удаляются.

А где же Стриж? Ага, вот он… В середине где-то… Юный всадник Очирбат-Леднев, сын Жамбала, направляет его не очень сильной, но уверенной рукой, чуть придерживает. Семилетний всадник знает коня, а конь — всадника. Дома, готовясь к этому празднику, они проскакали немало километров. Очирбат-Леднев помнит и наставления Дамдинсурэна: «До половины пути — сдерживай, потом постепенно отпускай. На последних трех-пяти километрах из коня выжимай все». Дамдинсурэн был уверен в выносливости Стрижа. А это качество на дистанции в двадцать пять километров — главное.