Лев Черепанов - Горбатые мили

Непостижимо как учитывая бессистемно сменяемые направления качки, все проседания куда-то, выверты, Зубакин дал себе укатиться до микрофона громкой связи, до спикера. Скомандовал Плюхину сделать то, с чем было нельзя медлить. Замысел оказался бы холостым выстрелом.

— Анатолий Иванович! Он же на партийном собрании. Пренебрегаешь?.. Ты что? — вбежала в рубку встревоженная Нонна.

Она еще не успела уйти, как Зубакин (перед заметом он не мог не взглянуть за корму) выбросил себя на правый мостик и распорядился оттуда через плечо, непререкаемо («Работа у нас между прочим, что ли? Придумают!»):

— Вызвать его! Передайте!

После довыборов Зельцеров чуть не бегом приурезал на самый верх, к Зубакину. Сбиваясь и повторяя: «Надо же было», он рассказал Зубакину, чем кончился разговор с Назаром в кают-компании:

— Первый помощник извлек разные документы… Свой диплом. Удостоверения с амурскими печатями. Поручил мне отрекомендовать его, если понадобится. А я же как отношусь-то к нему!..

«Тоже нашел о чем молоть!» — возмущенный Зубакин подставил лицо порыву антициклона. Подождал, что еще скажет Зельцеров.

— Ах, оказывается!.. — вправду вроде возликовал, какой хват Назар. — На тебя, значит, он… Напрямую… Чтобы ты не улизнул никуда. — Сразу чему-то горько усмехнулся и усиленно вгляделся вдаль.

Впереди «Тафуина», точно так же, как вокруг, ходили сердито взблескивающие увалы — продолжался обычный для океана непокой.

— Кто же!.. Ксения Васильевна выдвинула! — разразился заведующий производством. — Отчего-то при том покраснела. А с меня — что? Как с гуся вода. Охарактеризовал вашего помощника в порядке партийной дисциплины — сам не напрашивался. То, что потом вычеркнул его из бюллетеня, уже, к сожалению, ничего не дало. Сейчас, после перекура, у нас организационное заседание. Подсчитаю!.. Так… Ксения Васильевна — раз, Бавин — два, Плюхин также… с первым помощником в огонь и в воду, как Игнатич, несмотря что никуда не гож, только штанами трясет.

Прежде чем отдаться размышлениям («Итак, кое-что свершилось. В чем же мой стал сильнее?»), капитан как бы попутно убедил себя в том, что таким, как он, вежливость действительно ни к чему, все равно что балласт… «Что на небе?..» — взглянул, оставаясь тем же, готовым при случае сокрушить любого, кто бы ни попал под руку.

— Подумать только!.. — сказал презрительно.

Еще сколько-то времени повертелся Зельцеров возле Зубакина. Сказал гадость о Ксении Васильевне:

— Втрескалась в первого помощника, не иначе. Смотрит ему в рот — ловит каждое слово. Недалеко до аморалки.

Как ни обхаживал себя Кузьма Никодимыч, сколько ни уверял, какой еще ядреный, а не сдюжил достирать белье. Возле него неотступно дежурила Ксения Васильевна. Набрякшая чувствительным весом, с низко опущенной головой, она то наклонялась к стойке, то гремела никелированной коробкой с набором игл и шприцев.

Думала она о своем… Замуж вышла, можно сказать, «по случаю». Как-то купила усовершенствованный холодильник. А установить не смогла. В помощь ей от института командировали слесаря.

На радостях Ксения Васильевна разыскала свежую скатерть, накрыла стол.

В конце недели неробко, уже на правах знакомого слесарь позвонил в квартиру Ксении Васильевны. Она не ожидала его. Как всегда, была одна — вышла, не успев совладать с полами халатика: разлетелись у коленок.

Потом они пили чай. Не заметили, как за разговорами пролетела ночь.

Аттестат зрелости в заочной школе хват-слесарь получил в один день с сестренкой Ксении Васильевны. Поступил с ней в одном потоке на санитарный факультет медицинского института, разузнав, что на него можно пройти с «тройками».

В ту осень Ксения Васильевна накрылась фатой. Через год родила девчушек-чернушек, прехорошеньких и невозможно громких.

«Тафуин» заглубил форпик, самую переднюю часть носа, и, резко, как в споре с недругом, мотнув им снизу вверх направо, встал, могуче оперся на всю длину киля, еще не справясь с креном, в шуме обвальной, стекающей с него воды. В ту же сторону, снизу вверх вправо качнулась, полетела в каюте Кузьмы Никодимыча Ксения Васильевна. А Плюхин в ходовой рубке, не смея ни в чем оплошать перед Назаром, толкнул под руку рулевого.

Тотчас же нордовая часть океана приподнялась — горизонт остался внизу. «Тафуин» затрясся.

— Ой! — испуганно вскрикнула Ксения Васильевна, едва успела удержать табуретку с тем, что на ней умещалось. На избитой никелированной коробке со шприцами и иголками столкнулась с руками Кузьмы Никодимыча. Если бы не его проворность, мало бы что в ее хозяйстве осталось целым.

— Да вы что? — заругалась.

Костлявый Кузьма Никодимыч стеснялся себя, убрал руку под одеяло:

— А кто бы помог-то вам? Из мужчин здесь, кажется, один я.

Ксения Васильевна скользнула по нему взглядом, успев в то же время не очень обидно для Кузьмы Никодимыча усмехнуться.

Она разместила на табуретке все как следовало, одернула на ней салфетку.

— Вырвалось, — объяснила. — Понимаете?

Смирился ли со своей невеселой долей Кузьма Никодимыч? Едва ли. Оперся головой на ладонь…

Разговаривая с ним, Ксения Васильевна заметила: то, что держало ее в когтях, стянуло всю, — может, это была память о муже? — ослабло. Вздохнула всей грудью, с наслаждением, какого не испытывала с той осени, когда узнала о нем, что выхлопотал себе направление в таежную больницу вместе с Ирэн.

Кузьма Никодимыч подтянул себя к подушке.

— Знаете, почему я здесь с вами? — спросил. — Нет? Дай, думаю, на путь наставлю своего Венку. А насчет болтанки!.. Я ее нигде не выносил, в том числе на самолетах. Словом, знал, на что шел.

— Куда там!.. — спряталась за смех Ксения Васильевна. — А кто у нас на «Тафуине» матрос-прачка?

— Я. Вам же это прекрасно известно!

— Между прочим, завтра банный день. Вымоется экипаж, а постельного белья на смену нет, оно все вышло. Как хорошо!

Без вины виноватый Кузьма Никодимыч ожил еще больше, у него хватило силы перевернуться на спину самостоятельно. Пожаловался на слабость.

— А-а-а!

— Преставлюсь, по-вашему?

— Я же тем, у кого морская болезнь, ничего не выписываю. Ни бюллетеня, ни справки.

— А нельзя ли мне какую-нибудь таблетку?

— Пойте.

— Нет, вы серьезно, что ли? Ксения Васильевна?

Всякого размера овальные холмы, все как бы под унылой земляной коркой, ломались и ползли какой куда на случайных валах. В такт им Кузьма Никодимыч замирал, изо всех сил старался подавить в себе очередной, еще больший тошнотный позыв бежать к борту.

Напротив «Тафуина» одинокий остров отбивал трепака: взлетал в поднебесье, падал и тотчас подскакивал. На самом-то деле он пребывал на месте, как и должно быть. Это било-колотило и швыряло «Тафуин». Неспроста же у Кузьмы Никодимыча все внутренности ходили ходуном: вверх-вниз.