Лев Черепанов - Горбатые мили

— По отношению к приглашенному сюда товарищу, — подчеркнул, — Зубакину. Собственно, к неформальному лидеру УАМР (возьмется ли кто-нибудь это взять под сомнение?) допущена… я сразу-то не определю, какая бестактность. Впрочем, главное не в метафоре. Иначе б не стоило мне подниматься. — Словно чем-то нагруженный, он вдруг повернулся к Зубакину: — Анатолий Иванович, приношу вам за всех находящихся здесь извинение.

Старший научный сотрудник таил зло на Зубакина за Олюторку, пророкотал:

— Насколько я понимаю, меня пригласили на партсобрание. Товарищ первый помощник, не устраивайте сцен. Я не люблю…

Тотчас Назар весь подобрался и попрекнул Скурихина:

— Вы же в горкоме работали. Коль начали, так вводите собрание в свое русло.

— Я тоже… Насчет членства Зубакина лучше вынести отдельно. Чего налетом? — присоединился к Назару Бавин — большой, с выступающими углами скул.

— Чье предложение-то? Действительно!.. — оборвал себя Серега, так как резко наклонился к Зельцерову, причинил своей забинтованной руке боль.

— Слишком! Понятно? Сгоряча не след, — покачал головой Кузьма Никодимыч. — Сорвалось у Скурихина. Не подумал как следует.

На будущий год НИИ наметил отправить Скурихина в загранку. От него требовалось одно — не навредить себе случайно, не оскандалиться. Он, ни на кого не глядя, с независимо поднятым вверх лицом собрался сидеть долго, хоть до утра. Однако как не посчитался бы с тем, что отлив сменился приливом? «Кто вскочил за Кузьмой Никодимычем, пергаментным?» Чуть повернул туловище. Задел чей-то локоть и больше не двигался.

— Коммунисты! — встал Зубакин, чтобы помирить своего первого помощника со Скурихиным. — Честно, не хотел я идти в партию вот так… — поднял руки, как будто сдавался в плен. — С ничем. Сначала собрался совсем уже. Рекомендующие нашлись. А потом поразмыслил, и — стоп. Можете меня раскритиковать… Думаю, что ни к чему партии ни на что не способные или мелочь. С ними сама-то какой станет?.. Расскажу подробнее. Выпал год — взял ни много ни мало — сто тысяч центнеров.

Тотчас же Скурихин завозился.

— Как вы ни истолкуете меня, товарищ представитель… — сказал Зубакин, — мне наплевать. Меня перекрыл сахалинец. Что ж, я поставил перед собой сделаться первей его и тогда уже с чистой совестью подать заявление. Не сумел. На этот раз победил камчадал. Нынче еще похлеще. Нужно прорваться дальше известного. Рыба же не ищет, где глубже.

— Скромно ли с твоей стороны, Зубакин? Разглагольствуешь!.. Толкаешь мысль: то ли мы сделали, что вступили… — первому помощнику пенсионного возраста, бывшему заместителю крайисполкома, не требовалось от Зубакина никакого ответа.

— Океану хуже, что ли, от того, что самоочищается, все выкидывает на берег? — буркнул Бавин.

— Не тебе говорить бы это! — взъелся Лето.

— Ты по какому праву?.. Председатель? — рассвирепел Серега. Охнул, стал покачивать перевязанную руку.

— Мой кэп не передовик. А все же не считал царапины на своем самолюбии. Взял вступил… — тихо, только с Зельцеровым поделился первый помощник с двухтрубного БМРТ заграничной постройки.

— Я б твоего к себе ни в какую вахту не поставил, — покрыл его Зубакин.

— Ни к чему это, — сказал Назар. — Анатолий Иванович! Можно посдержанней. Разве тебе недостаточно, что подтверждено: экономика и нравственность не в одной куче. А вместе с тем не отделены глухой стеной. Деловитость — категория глубоко нравственная… Вполне конкретная. В ваших условиях поддается взвешиванию. Чего еще-то?

«Не надо бы мне самому… Без первого помощника, — покаялся Скурихин. — Натравлю-ка его…»

— Ты же мой преемник все-таки. Последователь, — заискивающе взял руку Назара.

«Сейчас сформулирую для тебя! Получишь!.. — отодвинулся Назар, испепеляюще посмотрел на руку Скурихина, очень гладкую, без морщинок. — Я действительно приступил работать под началом Зубакина вслед за тобой. А тебе что мерещится?.. У меня свое соображение! Собственное! Только ты, — предостерег себя, — ни в коем случае не сорвись. Зубакин скажет тебе потом: «Вежливость — религия слабых». Так объяснишь ему, ничего страшного».

Повадками и звериной настойчивостью, какую было не скрыть, непоседливый Скурихин походил на отъявленную матерую касатку, подбивающую загнать кита на мелководье и взять его без особых усилий всего разом. Возмущенный Назар поднялся, повернулся к сидящему в его кресле, и тот не стал упрямиться, сразу же пересел, чтобы уже ничто не разделяло первого помощника и капитана, а Серега скривил губы.

«Пусть он!.. — покивал Назар. — Я пришел на выручку Зубакину». Затормошил себя: «Что-то надо!.. Ну, действуй! Хотя бы дай справку: не тот Зубакин, не за того выдан. Нечего с ним!.. Люди дела подчас колючи. Только это ли не равнодушие к ним, если не разбираться, отчего они такие».

Кому-то понадобилось напомнить о льве, убитом Зубакиным. Худоба Зельцеров полез в более позднее:

— Что же произошло в Олюторке? Так-таки провернулась траловая лебедка?

«Какой же ты!.. — расстроенно погладил Назар свой несуществующий чуб. — Разве не подлец? А кто?.. Спустя столько что вздумал!.. Не доложили ему! Когда действительно требовалось — вмешайся, — по-всякому уходил от меня. Я фактически-то один расследовал как мог. Это, конечно, возымело… Отразилось на промысле. А еще я навлек на себя, за что ничуть не переживаю, конечно».

Чего только не изведал Зубакин! Предательство вроде бы предвидел. Сжал у себя под подбородком ладони, сказал:

— Ваша воля. Можете предоставить слово тому, кто к лебедке всех ближе… («Стараемся, учимся. А насколько же мы еще несовершенны, все человечество в целом!»)

«Выражение-то у него!.. Точно такое, как на совещании, когда Зубакин подсчитывал, сколько за то, чтобы делить шампанское», — без жалости посмотрел Назар на Ершилова.

Что же, Ершилов проглотил язык?

— Ерундила ли траловая?.. — спросил он себя вслух наконец. — Да. Чего запираться? Правда, сам я не видел. Это со слов помощника по производству… Зельцеров! Ты почему поступаешь таким образом-то? Только за себя?

Очень просто и легко Зубакин мог вырваться из окружения.

— Вы инженер или нет? Как посмели подать мне рапорт! — пристыдил он Ершилова. — Что вам грозит, понимаете? Короче, отсюда заходите ко мне с актом, со всеми документами — спуску не дам.

Он едва не сказал больше. Взбросил взгляд на Зельцерова, рассматривающего скатерть.

— А вы!.. — по-приятельски улыбнулся Назару Скурихин. — Тогда-аа еще позволили себе, не защитили Малютина. Теперь тоже… Создаете видимость, что у вас тишь да гладь — божья благодать. А вам как надлежит?.. Всякий раз безжалостно выявлять различную хворь, не загонять ее вовнутрь. Особенно возмутительно… вы порознь с Зельцеровым!… Разве так можно? По-партийному? Чего вам делить? Он специалист. Статью написал для журнала! Знаете — нет?.. Интересы у вас одни и те же. Вы еще молодой, Назар Глебович! Не по возрасту, конечно. Все, что здесь слышите, вам не к лицу… Отнюдь. Извлеките для себя, не то как посмотрит ваша парторганизация… Она вправе, знаете ли, поставить любой вопрос: основа партии, как в Уставе записано. Это я сказал от себя. Теперь от лица парткома. Что с вами? Нигде не говорите в полный голос, даже здесь. Никакой вы не трибун — до трибуна вам далеко, чтобы зажигать и увлекать за собой. На чем особенно буду настаивать перед Находкой? На учебе у вас слишком много о производственных отношениях. Через край, образно говоря. Ну, чего уж! Необходимо рассказывать о производственных отношениях, надо: энтээр! Много значит мораль. Сам провожу высказывание Цицерона: «На качестве изделия сказывается духовность или бездуховность творца».