Юрий Бородкин - Кологривский волок

— Как сватался.

— Поехали к ефремовской славнице Анне Кузьминой. До этого только раз проводил ее с гуляния. Калякать я умел баско, иду да рассказываю ей про свои геройства, а она тихонечко посмеивается, веселая такая, вижу, расположение имеет. Ну, значит, и приезжаем к ней. Сватья Александра, моя крестная, повела складную речь, дескать, вы видели сокола, покажите нам голубку. Кузьмин сидит за столом, пыхтит, вздулся, как тесто. Уперливый, несговорчивый был человек и видом мрачный. Молчал он, молчал эдаким бирюком, потом поднялся из-за стола и говорит: «Надо избу выстудить, жарко». Если бы время-то было наше, советское, я бы, истинная честь, не позволил ему, зимогору, силом удерживать дочь. А тогда мы со сватьей Александрой не солоно хлебавши повезли домой шест [5] Привезти шест — получить отказ. . Она мне всю дорогу выговаривала, дескать, страму набралась через такого жениха. Сам-то я горевал недолго, так уж характер устроен: любая печаль отскакивает от меня. Другой после такого сватовства ходил бы точно в воду опущенный. Хоть ты бы, к примеру. Верно?

— Ты дальше рассказывай про свою женитьбу, — поправил его Серега.

— А что дальше? Еще сватался, на этот раз в Савине, тоже к славнице. После — к нашей шумилинской Лимпиаде Морошкиной. Словом, навозил шестов. Вот тут-то и дошел черед до Захарьевны. Не зря говорят, суженую и на кривых оглоблях не объедешь. Разозлился от всех неудачностей да и взял ее в жены, можно сказать, повезло ей, а то и по сию пору осталась бы Христовой невестой. На четыре года она меня старше. Ну, понятно, коли в девках сидела до такой поры, значит, не было в ней никакой приглядности. Это бы, пес с ним, пообтерпелся я около нее, так вот беда: ребят нам бог не дал. Вначале вроде смирная была, а теперь, смотри, какая языкастая, шипит, будто каленое железо в воде. Тьфу! — Осип по-молодому легко вскочил с порога, попридержал жердь, помогая Сереге. — Ты тоже, поди, невесту уже подыскал? Жив буду, возьмешь меня сватом, я энтого опыту понабрался, умею. Нонче любую девку сватай, отказу не будет. А лучше гуляй годов до тридцати. Чего доброго, попадется такая, как моя Захарьевна, ну и наплачешься. Я-то не больно ей потачку даю, живо в оглобли введу. У мужика должна быть своя непреклонность против ихней бабьей трескотни…

Тут неожиданно и подлетела сама Захарьевна. К счастью для Осипа, из-за стремительности своего вторжения она, вероятно, не разобрала его слов.

— Вон ты где посиживаешь со своей табакеркой! — всплеснула красными от холодной воды руками. — Я тебя, пустомелю, за чем послала к Варваре? За укро-опо-ом! А ты цельный уповод лясы точишь, ведомо, надоел Сереге-то своими россказнями.

— Сделай милость, не натопывай ногой, не тебе распоряжаться надо мной, — шутливо ответил Репей, показывая свою храбрость перед Серегой.

— Чтоб отсох твой язык! Другого такого непутевого мужика не найдешь. Все-то сама бейся по всякому делу, а ему и трава в поле не расти. Только трепаться и знает, ботало коровье.

— Малина моя, не шуми, — пошел он на мировую. — Сей момент будет тебе укроп.

— Теперь уж сама возьму. Тебя за вчерашним днем посылать.

Захарьевна хлопнула дверью, ушла в избу. Осип потоптался на месте, виновато морща щетинистое лицо.

— Видал, как с привязи сорвалась. Связываться неохота: не хлещи кобылу, и лягать не будет. Только мне ейная брехня что пусто место. Тьфу!

— Сейчас выйдет, еще добавит, — подтрунил Серега.

— Пущай разоряется, пойду на конюшню. Ну я ей покажу, как страмотить меня при людях! — грозился он, сворачивая в заулок.

Серега хоть и посмеивался частенько над Осипом, но любил за бескорыстие во всяком деле и веселый характер. Жизнь его была незадачливо проста, вся на виду, без утайки. Принимая как непреложность любые повороты судьбы, он не знал уныния, и рядом с ним люди легче одолевали военную невзгоду. Нельзя было представить Шумилино без этого чудаковатого старика.

Настал день, о котором Иван мечтал все лето. Завелся мотор его полуторки. Он долю крутил рукоятку и, ощутив ладонью рывок, чуть не вскрикнул от радости. Машина ожила, затарахтела с перебоями; барахлила какая-то свеча. Еще раз вывернул их, проверил гривенником зазоры и снова завел, пустил на холостые обороты. Пальцы дрожали, когда скручивал цигарку, волновался.

Потом Иван обкатывал машину по двору МТС, вокруг бывшей церкви. Трактористы и слесари с любопытством наблюдали за ним, словно это была не обыкновенная полуторка, а испытывался новейший автомобиль. Ивану захотелось прокатить на машине до дому, поделиться радостью с деревенскими. Ему выпало счастье быть первым шумилинским шофером.

Подошел механик, дядя Костя Забелин, подал разбухшую от масла руку:

— Поздравляю, Иван! Вот видишь, собирались ее на запчасти пустить, а ты вылечил. Куликов за два лета здорово ее поистрепал.

— Ничего, тарахтит движок! Поршневые кольца сменить бы еще.

— До весны сделаем.

— Константин Лукич, разреши домой съездить, — попросил Иван. — Вроде пробного рейса.

— Поезжай, только, если сядешь в Чижовском овраге, трактора не проси.

— Проскочу.

Вырулил за ворота, дал скорость. После недавнего дождя полевая дорога успела заветрить и местами подсохнуть. Ветер заиграл в кабине. Закружились, как на карусели, перелески, поплыли дальние лесные увалы, освещенные скрытым солнцем. Что для машины четыре километра?

Только в овраге пришлось побуксовать. Всю гору устлал еловым лапником. Мотор надсаживался, руль лихорадило, но полуторка метр за метром брала подъем…

На воротах прогона, на огороде, держась за приколины, ужо торчали ребятишки. Не могли они пропустить такого события. Глядя на восторженные мальчишечьи лица, Иван понял, что сегодня не только для него, а и для них праздник. Всей ватагой кинулись открывать ворота и не вытерпели, закричали:

— Ваня, прокати!

Он весело подмигнул ребятам, разрешил:

— Забирайтесь! Минька, садись в кабину.

Пулей нырнул Минька в дверцу, заприпрыгивал на пружинистом кожаном сиденье. Давно ждал он этого момента. Завидовали ему ребята. Минька весь сиял, в глазах рябило от волнения, и, чтобы унять его, он подставлял ветру лицо.

Иван прокатил ребят по савинской дороге до самой верхотинки. Развернулся у росстанного камня и пустил машину внакат под угор. Рядом бабы косили овес, опершись на косы, смотрели, как бежит по полю машина. Ребята махали им руками, галдели наперебой. А Минька не спускал глаз с дороги, стремительно летящей под колеса, и представлялось ему, что он сидит за рулем. Дух захватывало.

В деревне Иван высадил ребят и поехал на конюшню, к Портомоям. Миньке опять повезло, остался в кабине. Машина остановилась у самой воды на каменистом запеске.