Алексей Бородкин - Робот

Многие вещи я уже подзабыл, говорит он, некоторые выветрились. Стёрлись. Превратились в прах.

Задумывается.

Добавляет, что память человеческая несовершенна:

– Рано или поздно, детали ускользают, как выскальзывает из тележки батончик сникерса, – раскрывает ладонь, бросает невидимый мячик. Через ажурную решётку это выглядит неясным движением тени. – Вы замечали, святой отец, наша память похожа на тележку из супермаркета? Разве нет? Каждый распоряжается ею по своему усмотрению. Кто-то грузит пару-тройку крупных упаковок – ярких событий – и дополняет оставшееся пространство россыпью мелких переживаний. Кто-то равномерно заполняет память небольшими вкусными событиями-воспоминаниями.

Святой отец издаёт гортанный звук "гм-кха"… Неочевидно высморкался ли он, прочистил горло или выразил своё согласие… быть может, протест?

Мужчина хочет продолжать.

На мгновение задумывается: кто он в данный момент? Посетитель? Гость? Клиент? Проситель? Он исповедуется, а значит святой отец его обслуживает… Но, нет, решает, "здесь другое… не то, что в магазине или парикмахерской".

Он – исповедующийся и нечего здесь выдумывать.

– У кого-то в тележке памяти полный порядок: всё разложено по полочкам: хлеб в одну сторону, бакалея в другую, мясо – отдельно. Чтобы не запачкать сукровицей остальные продукты. Бактерии проникают через полиэтиленовый пакет. Вы знали об этом, святой отец? Бактерии… сейчас все боятся этой заразы. Больше, чем гонореи. – Хочется поговорить на эту тему, но разговор и так уже достаточно уклонился. Мужчина чувствует эманацию нетерпения с другой стороны решетки. Долгий день подходит к концу и святому отцу не терпится снять казулу и отправится домой.

"Вполне возможно, его ждёт ужин при свечах, – допускает исповедующийся. – Бокал вина и вечер в компании приятной женщины. Почему нет? В таком времяпровождении нет ничего греховного…"

– Но в большинстве тележек царит бардак. Воспоминания набрасываются хаотично и никак не систематизированы.

– Это вполне нормально, – священник впервые подаёт голос. – Воспоминания укладываются по мере их поступления. Однако прошу тебя, сын мой, приблизься к себе. Ведь ты хочешь рассказать о себе, не так ли?

– Простите, святой отец, я только хотел сказать, что все события в тележке нашей памяти со временем сжимаются, усыхают, делаются меньше. Теряются краски и яркость наших воспоминаний. В конце концов, они выскальзывают через металлические прутья, падают на пол супермаркета и теряются под ногами других покупателей.

Мужчине хочется сказать "других людей", однако он произносит слово: "покупателей".

– Это называется "забыть".

Священник кряхтит.

– Когда ты исповедовался в последний раз, сын мой?

Мужчина трёт ладони одну об другую, его лоб покрывается испариной. Он ослабляет галстук. (Сальваторе Феррагамо делает отвратительные галстуки. Непонятно почему они стоят так дорого? На таком галстуке приятно удавиться… вероятно, это лучшее ему применение.)

Отвечает, что исповедуется в первый раз. Видит, как от причала отходит белый теплоход – это покачивается биретта – святой отец качает головой.

– Тогда будь максимально краток, сын мой. Начни с главного. Каков твой самый суровый грех?

– Любовь! – без раздумий отвечает человек. – Я любил и люблю!

– Полагаю, речь идёт о греховной любви к женщине? Или… к мужчине?

– Нет, что вы! Я люблю всё человечество и хочу ему помочь. – Подумав, мужчина добавляет, что и постыдная любовь к женщине в этой всеобъемлющей любви тоже присутствует. – Вернее, присутствовала… какое-то время назад.

– Тогда расскажи по порядку.

– Это долго… а впрочем, если я стану исключать несущественные куски – опускать их через прутья магазинной тележки, – священник нетерпеливо ёрзает, – мы уложимся до завтрашнего полудня… в худшем случае, закруглимся к завтрашнему закату… Шутка. Это была шутка, святой отец. Прошу меня простить. Я расскажу. Конечно, я расскажу…

Датой своего рождения я считаю 12 июля 20ХХ года. В тот день Роб Дениелс (я тогда работал на ферме его отца) решил поехать на танцы. Меня он прихватил с собой. Не уверен для чего это было необходимо… быть может, для смеха – танцевал я в ту пору не очень. Строго говоря, паршивый из меня был танцор – угловатые движения, отсутствует чувство ритма. Кроме того, неповоротлив, как черепаха. И спесив… как все недоумки этого штата.

На полпути Роб вспомнил, что у него кончились сигареты, попросил меня заскочить в забегаловку при заправке, притормозил.

Я заскочил. Купил сигареты и пиво, вышел на улицу…

Шел, пересчитывая мелочь – правильно ли мне дали сдачу, – я был уверен, что продавец обмишурил меня на пару монет. На дорогу не смотрел.

Классическая сцена: грузовик (в моём случае молоковоз), закрытый поворот, уставший водитель и зазевавшийся парнишка. Прямо под колёсами. Грузовик ехал слишком быстро и тормозные колодки у него были подношены (я додумываю, пытаясь объяснить произошедшее).

Удар.

…Знаете, мне совсем не было больно. Я увидел луч света, блеснувший на хромированном бампере, визг женщины (до мурашек) и шлепок – меня приложило всей двадцатитонной массой и выплюнуло на обочину.

– А… Роб? – напоминает священник. – Он…

– Попал ли в тот день Дениелс-младший на танцульки? Этого я не узнал. Могу предположить, что нет… а может быть, да – парень очень любил танцевать, к тому же у него было свидание с Лизой Колдсмит. Такие девчонки не прощают прогулов. И на дорогах не валяются… ха-ха! как я! – Шутка получилась смешной. Нет? Во всяком случае, острой на язык.

Мужчина продолжает:

– Очнулся я на мягком – в сарае на куче соломы. Светило солнце, день был в самом разгаре. Ласточки влетали и вылетали в открытое окно, я видел синее небо, след самолёта – белая растекающаяся стрелка. За стеной амбара телилась корова. Я слышал, как она мычит, пытаясь разродиться. Следом услышал, как пискнул новорожденный телёнок. Корова потом долго чесалась о стену боками.

Вечером зашел хозяин, мистер Дениелс, спросил, как я себя чувствую. Я ответил, что прекрасно. Если не считать, что из всего механического оборудования нормально функционирует только правая рука (плюс). Центральная электронная система имеет повреждения (минус).

Хозяин задумался, сдвинул шляпу на затылок. Потом рассмеялся (он вообще-то был балагур, однажды так расхохотался, что напрудил в сапоги).

Подбодрил меня: "Правая рука, говоришь, работает? Тогда ты можешь… – он сделал несколько фрикционных движений чуть ниже своей талии, – побаловать себя сладеньким. – Замолчал. Потом сказал, обращаясь более к себе, чем ко мне: – Быть может, в твой мозг вставить в газонокосилку? Чтобы добро не пропадало".