Юрий Васильев - «Карьера» Русанова. Суть дела

Санитар сообщил все это скороговоркой и вышел. Наташа села рядом с Черепановым. Он внимательно, словно бы узнавая, вглядывался в нее: глаза были воспалены, губы запеклись.

— Я знал, что вы здесь. Очень хорошо, что вы здесь… Дядя, не падай, пожалуйста, в обморок, — он слабо улыбнулся. — Ты же офицер! Маленькое недоразумение. Как говорится, артиллерия бьет по своим… Дайте мне воды, и я буду… спокойно жить дальше. — Он взял протянутый стакан, но пить не смог, руки сильно тряслись. Наташа приподняла ему голову, напоила. — Спасибо, Наташенька… Откуда вы узнали, что я попал в аварию?

— Я ничего не знала. Володя передал, что вы просили позвонить, я не дозвонилась и приехала.

— Да-да… Володя. — Он закрыл глаза, минуту лежал молча. — Что-то у меня с головой. Мозги, наверное, отшиб. Звонил, конечно… Видите, какой барин? Сестру милосердия по знакомству вызвал. А вы говорили, я предлога не найду. Видите, нашел. Находчивый я.

— Замолчите, — сказала Наташа. — Разговорились. Успеете еще.

— Что надо делать? — спросил Пряхин.

— Сейчас мы его спеленаем потуже, чтобы ребро зафиксировать. У вас есть бинты? Хотя, какие бинты… Нужно пару простыней. Одну придется разорвать.

Черепанова перевязали.

— Врет этот верзила, ничего у меня не поломано. Маленькая трещина. Просто перепугался. Как бабахнет… Потом что-то засвистело, зашипело… Опять засвистело… Потом еще…

Он откинулся на подушку и заснул.

— Наркоз подействовал, — сказала Наташа. — Хорошую дозу вкатили.

Шел четвертый час ночи.

— Давайте-ка я вас устрою, — предложил Пряхин. — Не домой же вам ехать в такую пору.

— Считайте, что я при исполнении обязанностей, — улыбнулась Наташа. — Не беспокойтесь, я себе уже кресло присмотрела в большой комнате, очень удобное. Привыкла на дежурстве в кресле дремать.

Кресло было мягкое, глубокое, обволакивающее. Она закрыла глаза и стремительно понеслась вниз, с высокой ледяной горы, вцепившись в Сергея, пронзительно крича; тугой ветер бил в лицо, сани перевернулись, взметнув снежную пыль, они кубарем покатились по склону, и Наташа, с трудом разлепив смерзшиеся ресницы, увидела, что часы на стене показывают половину девятого.

Напротив сидел Черепанов: живой, здоровый, выбритый — вроде не его вчера под руки приволокли; грудь, правда, все еще стягивал корсет из разодранной простыни.

— Хорошо спалось? — спросил он. — Умница… Теперь слушайте внимательно. Если я вам вчера и звонил, в чем нам еще предстоит разобраться, то вовсе не затем, чтобы вы меня тут баюкали… Вы проснулись или вы еще не проснулись?

— Господи, как хорошо! — сладко потянулась Наташа. — За все отоспалась… Проснулась я, Сергей Алексеевич. Внимательно вас слушаю. Так зачем вы мне звонили?

Они завтракали на кухне.

— Вот тебе, Оля, яркий пример из жизни, — воспитывал Гусев дочь, заодно просматривая газеты. — Никогда не ври! Это чревато. Я за последнюю неделю дважды соврал, и что вышло? Первый раз я обманул девочек из отдела, они притащили апельсины, целый час их ели, а работа стояла; второй раз я обманул Наташу, и она вышла замуж.

— Еще не вышла, — сказала Оля. — Она поехала с Черепановым в санаторий, но, возможно, в качестве медицинской сестры.

— Возможно… Но так или иначе мы остались сиротами… Ну-ка, погоди… — Он углубился в газету. — Вот, читай! Валя Чижиков оказался прав. Про Липягина статья. Действительно, геройский человек оказался. Можем гордиться знакомством.

— Тут и про твою коляску написано, — сказала Оля, возвращая отцу газету. — Правда, совсем немного.

— Вполне достаточно, чтобы товарищ Калашников лишний раз скривил физиономию… Ты знаешь, он называет меня Эдисоном с таким выражением, будто Эдисон был последним прохвостом и тунеядцем… Ладно! Моем посуду и по коням.

На заводе статью то ли не читали, то ли внимания никто не обратил, но к Гусеву с расспросами не приставали. Одна только секретарша Зиночка, встретив его в коридоре, робко спросила: не может ли он сделать соковыжималку для ее матери, потому что магазинные никуда не годятся…

— В ступе надо толочь! — посоветовал Гусев. — Или через мясорубку…

Прошло несколько дней. Утром Гусев, вынимая газеты, обнаружил в ящике письмо. С вечерней почтой пришло еще два; через неделю письма в ящик уже не помещались, почтальонша носила их на дом.

Писали из Хабаровска, Новосибирска, Орла, даже — неведомо каким путем — пришло письмо из Румынии. Короткие и длинные, взволнованные, страстные, умоляющие: люди просили помочь, выслать хотя бы чертежи, спрашивали — когда описанная журналистом коляска появится в продаже, долго ли ждать, не может ли товарищ Гусев в порядке личной договоренности за любую плату сделать коляску и отправить ее наложенным платежом, а если обременительно, то заказчик постарается приехать сам…

«Боже мой, — шептал Гусев, читая письма. — Это же… Сплошная боль! Что я могу сделать? Как помочь? Я даже ответить всем не в состоянии. Может быть, теперь, когда статья напечатана, хоть кто-нибудь заинтересуется… Вряд ли. У каждого завода — свои проблемы. Но ведь надо как-то начать, постараться сдвинуть с места; если каждый день долбить, может, что и выдолбишь…»

Дальнейшие события, однако, стали развиваться самым неожиданным образом. Его пригласил к себе Балакирев и показал письмо из газеты с просьбой уведомить редакцию о возможности принять какие-либо меры по затронутому в статье вопросу.

— Такие вот дела, — сказал Балакирев. — Нешуточные. Давайте думать, Владимир Васильевич. Что ответим?

Гусев пожал плечами.

— Красноречиво. Я тоже пожимаю плечами. Так и напишем: «Мы с товарищем Гусевым, пожав плечами, пришли к выводу, что вопрос, поднятый в статье, весьма актуален, но к нашему заводу не имеет никакого отношения, потому что коляска, упомянутая корреспондентом, всего лишь частное дело инженера Гусева, его хобби, не более. Рады бы помочь, — добавим мы, — но у нас нет ни фондов, ни мощностей, зато у нас есть главк, которому и карты в руки, а мы — что? Мы — как прикажут…» Ну как? По-моему, корректно, и главное — все правда.

— Мощности у нас есть, — на всякий случай сказал Гусев.

— Положим, есть. А дальше? Я видел вашу коляску, это штучная работа, о какой технологии может идти речь?

— Через две недели я принесу вам готовые чертежи, — заранее ужасаясь столь необдуманному ответу, сказал Гусев.

— Две? Хм… Ну, допустим. А что я буду с ними делать?

— Все можно сделать, Дмитрий Николаевич. Главное — начать, а там, я уверен, нас поддержат.

— За что же это нас должны поддерживать? — спросил Калашников, который, исполняя обязанности председателя группы народного контроля, считал свое присутствие при обсуждении столь важной темы необходимым. — За какие заслуги? Мы до сих пор игнорируем широкое движение по распространению передового опыта, у нас до сих пор…