Пётр Вершигора - Дом родной

Зуев ясно представил себе, как генерал Сиборов резко повернулся к своим солдатам. Прислонившись спиной к бревенчатой стене, он смотрел на них просто и печально.

Иванов тихо продолжал:

— Вот закрою глаза, и стоят они передо мною: сибиряк Арефьев — парень-гвоздь, следопыт и снайпер из таежных охотников; вот усатый старшина Опанасенко — выпивоха и бабник; Яремчук — земляк старшины и удивительный разведчик; Балобан — одесский рабочий, железнодорожник и сапер-минер; телефонист и вестовой генерала Женя Колтушев и «лейтенант с гадюкой» — студент-медик, делавший нам всем перевязки, Вова Зильберштейн. Мы — их командиры, мы обязаны им выход указать. Но выхода ж нет.

Генерал так прямо и сказал:

«Ребята, всё. Выхода больше нет… Есть один выход — плен…»

Блеснули глаза у ребят. Враждебно, подозрительно. Наш генерал криво усмехнулся.

«Кто не желает этого выхода — два шага вперед!»

Зуев и Шамрай слушали затаив дыхание эту исповедь с того света… И они чутьем поняли, что, как и подобает комбату, первым шагнул Иванов. Но он не сказал об этом. «Высшая скромность или трагическая вина…» — даже не подумал, а почувствовал Зуев. А Шамрай… тот только тихо застонал.

«Я не желаю живым сдаваться в плен», — сказал за комбатом старшина Опанасенко.

«Я тоже», — повторил минер Балобан.

«Сибиряки не сдаются», — подтвердил девиз Иртыша и Оби снайпер Арефьев.

«Я предпочитаю смерть», — сказал медик Вова.

«Не сдаюсь!» — с веселой гримасой тряхнул чуприной старшина Яремчук.

«Прошу смерти…» — шепнул девятнадцатилетний вестовой Женя Колтушев.

Все.

Генерал Сиборов смотрел посветлевшими глазами на всех семерых. На своих последних солдат. А они, как бы выравниваясь в строю, плотно сдвинулись, обессиленные, опираясь плечами друг на друга.

А кругом зимняя, морозная-морозная тишина.

Вдруг лица воинов осветились розовым, мерцающим светом.

«Ракета» — мрачно шепнул старшина Яремчук.

«К оружию!» — прохрипел снайпер Арефьев. Он подбежал к ручному пулемету, схватил его. Опомнился и бросил наземь.

Генерал молча вынул пистолет из кобуры. Почти не хромая, он подошел к медику. И остановился, прислушиваясь. Хлопки ракет и голоса подгоняющих цепь гитлеровских офицеров приближались.

«Прощай, Вовка… выполняю твою последнюю просьбу!»

Он быстро обнял солдата, поцеловал и тут же выстрелил ему в переносицу.

Так он подходил к каждому…

Долго молчал рассказчик. Изредка потрескивали горящие бревна в костре. Снова зажурчал голос под молчаливыми, бесстрастными звездами.

— …И осталось нас только двое: я, комбат Иванов, и мой командарм — генерал Сиборов. Ох и трудно было встать с земли. Казалось, последним патроном, выпущенным из ППД по немецкой цепи, кончилась вся моя силушка… Но я пересилил себя и поднялся. И не помню, вроде сам подошел к генералу. А он смотрит на меня так печально. Затем вынул пустую обойму и швырнул ее в сторону. И как блеснуло в мозгу: в стволе у него последний патрон — один на двоих. Чей же он?

«Этого патрона я не могу вам отдать, товарищ комбат, — так просто и нежно сказал мне мой генерал. И сразу остановил меня жестом. — Ближе не подходи!» А затем громко так, тоном команды: «Приказываю вам, товарищ комбат, сдаться раненым в плен. Приказываю рассказать врагу о последних днях оперативной группы командарма Сиборова. Мы не совершили ничего такого, чего могли бы стыдиться перед своей армией и народом. Нам теперь нечего скрывать и от врага. Пускай знает и содрогнется». Он подошел ко мне, долго смотрел на меня. Потом обнял меня за плечи. «Прощай, Ваня. Я не могу иначе… Видишь — им нужен генерал Сиборов живой… этой победы я им не дам. Не поминай лихом. Живи… по приказу командарма. Наши это поймут… Пусть не сразу, но поймут. И никогда не осудят». Он еще хотел что-то сказать, но в двери сарая заколотили прикладами. Генерал Сиборов поднял пистолет к виску. Выстрела я уже не слышал. Иванов умолк. Сухой перестрелкой разгорались в костре свежие поленья, подброшенные Шамраем. Все сидели задумавшись.

А ночь замерла. Вызвездило так, что на выпавшую первую порошу падал отсвет мерцающих звезд. Хотя не было луны, но было ясно. Безветренный воздух, казалось, застыл, задумавшись над рассказом сапера.

— Так, значит, тот немецкий коммунист писал чистую правду, — сказал после долгого молчания майор Зуев.

— Какой немецкий коммунист? — быстро спросил Иванов.

— Которого послал к эсэсовцам Эрнст Тельман. Мы нашли его письмо в шинели генерала Сиборова. Он понял, что главная задача его жизни — раскрыть нам, русским коммунистам, эту тайну…

— Правильно понял, — сказал Шамрай.

— Так было и письмо? — медленно спросил сапер.

— Было. Оно кончалось примерно так: «…через несколько часов этого русского расстреляют. Возможно, это сделаю я, если не будет другого выхода. В полку у нас паника. Оберст Шмидке разжалован лично Гитлером. За то, что не взял русского генерала живым. Полк отправляют на фронт, в самое пекло. Если я дотяну до прибытия на передовую и перейду туда, я смело скажу всем, что я все-таки выполнил задание Эрнста Тельмана. Если же меня раскроют раньше — я теперь знаю, что делать. Меня научили русские. Живым гитлеровцы меня не возьмут… Рот фронт!»

— Толковый, видать, был малый, — сказал Шамрай.

— Гамбургский рабочий, — сказал Зуев.

— Вот найти бы его письмо, — промолвил Шамрай. — Таким людям в Германии теперь цены нет.

Сапер, полулежа на локте, не моргая, смотрел в огонь.

— Этот немец лежит в нашей русской земле и живет в моем сердце… Это он спас мне жизнь. — И, резко вскочив на ноги, Иванов вынул из кобуры парабеллум и подал его Зуеву: — Вот его оружие. Он вывел меня за околицу и подвел к большому стогу соломы. Уже смеркалось. Немец бросил мне лопату и показал — копай. И я стал не спеша трудиться над своей могилой. В селе вспыхнула ракета, и немец сказал по-русски: «Время». Стоял он шагах в пяти, а я примеривался, сумею ли подбежать к нему, чтобы ударить лопатой прежде, чем он выстрелит. Но когда со стороны деревни показались двое с автоматами, немец ткнул в меня пальцем и быстро-быстро заговорил. Половины слов я не понял. Но он показывал то на себя, то на меня и говорил: «Ду — коммунист, их — коммунист», — это ясно можно было понять. А затем он выстрелил один раз в воздух из пистолета, бросил мне эту машинку и крикнул: «Бегай, пан, бегай!» Маскируясь скирдой соломы, я бросился бежать. Сзади слышны были выстрелы. Но стреляли не по мне…

«Конечно, об этом самом немце с гармошкой рассказывал тот мальчишка, — подумал Зуев. — Так вот они, оказывается, какие — подпольщики Эрнста Тельмана».

Три бывалых вояки долго сидели у костра. Первым встал Шамрай. Он прошелся вокруг костра и шагнул к Иванову, сказал с оттенком зависти: