Зигмунд Скуинь - Большая рыба

В семье у них было семеро детей, Беньямин рос последышем. Башмаки ему всегда доставались на размер-другой больше, штаны великоваты, рукава у пиджака потертые, обтрепанные. Ему ничего не покупали, вечно приходилось донашивать, что не годилось братьям и сестрам. По ночам он иногда просыпался от голода и, глядя в окно на яркий месяц, мечтал о жирной пышке или ломте белого хлеба. И еще запомнилось: после того как молния шибанула в молельню и похожая на сарай постройка сгорела, собрания секты в поселке некоторое время проходили у них дома. Сестра матери, тетя Кристина, которой он побаивался, закатив глаза, каталась по полу, рвала на себе волосы, не своим голосом причитая, что опять ей в сиянии риз привиделся господь бог.

До школы приходилось топать шесть километров. Дети из рыбацкого поселка там были в меньшинстве. Деревенские ребята им прохода не давали, обзывали чешуей и водяными крысами. Лучшие места считались в глубине класса, подальше от учительских глаз. По давней традиции, задние парты занимали деревенские ребята. Беньямин об этом, разумеется, знал, но в первый день занятий он старчески шаркающей походкой — оттого, что обувка всегда была не по размеру велика, — прошел весь класс и сел за последнюю парту. На переменке деревенские его здорово вздрючили и велели попросить разрешения учителя пересесть в первые ряды. Но Беньямин упрямо вернулся на занятое место.

Вскоре после войны он вместе с отцом и старшими братьями стал ходить в море. Сидел на веслах, тянул невод, ставил верши. Промокал, промерзал до костей, семь потов спускал. Резиновых сапог тогда было не достать, гнилые льняные сети рвались, запутывались. Рыба держалась в цене, однако жизнь рыбаков в их округе мало изменилась. Поселок стоял в стороне от дорог и городов. Рыболовные снасти приходили в негодность. Начальники попадались нерадивые. Да и уловы были невелики.

На волостных гуляньях отношение к рыбацким парням было то же, что когда-то в школе: их едва за людей считали. Девушки задирали нос, танцевали с ними с этаким обиженным выражением на лицах. Да они и сами не шибко задавались, топтались себе у буфетной стойки или подпирали стены в зале.

Крепость денежного ветра Беньямин Гравитис ощутил по-настоящему год-другой спустя, когда его бригада получила становой невод и появились деревянные траловые баркасы. Рыбаки еще толком не верили ни в большие уловы, ни в крупные заработки, однако торговые деятели тотчас уловили смену конъюнктуры и дважды в месяц посылали в поселок автолавку с дорогими товарами; деревенским они в ту пору были не по карману.

Переклеенные бумажными лентами пачки тогдашних большущих купюр, которые кассир раскладывал перед ним, Гравитис воспринимал не иначе, как воздаяние за перенесенные обиды. В растущих заработках он видел возросшую ценность своей персоны, и это понималось им как символическое извинение. Самодовольно похохатывая, Гравитис перебрал дорогие костюмы, ощупал шелковые сорочки, модельные штиблеты. Примерил несколько шерстяных жакетов, повертелся перед зеркалом, но под конец купил пару золотых часов, надел на каждую руку по штуке и, давясь от смеха, отправился домой.

Акции парней из рыбацкого поселка на глазах повышались. Теперь они расхаживали франтами, некоторые даже вырядились в темно-синие форменные кители с золочеными шевронами. А Гравитис на танцы нарочно являлся в длинных резиновых сапогах. Нет, он не мелочился. Когда буфетчица спрашивала, сколько у тебя сегодня в кошельке, он отвечал: на что нам, рыбарям, кошелек. И, запустив руку за отворот сапога, вытаскивал хрустящие сотенные.

Он одним из первых вызвался отправиться за моря за Большой рыбой. Что говорить, на прогулку это мало похоже. То и дело штормило, палуба в воде или в наледи, кожу на пальцах вечно саднило, будто по ней прошлись наждаком. Но тогда им было все нипочем: четыре часа работали как заводные, четыре часа спали как убитые. Столько рыбы Гравитис в жизни не видел. Рыба под ногами, рыба в руках, некуда деться от рыбы, иногда страшно становилось, как бы рыба их не засыпала, не придавила, не придушила.

Все прежние мерки казались устаревшими, представления — отжившими. Вкалывать, конечно, приходилось почем зря — того гляди, грыжу заработаешь. Но вместе с тем они становились участниками увлекательного приключения. Каждый день приносил что-то новое, невиданное. Происходило чудо открытия мира. В них словно вселился, ожил дух морских бродяг, которые когда-то на утлых суденышках вдоль и поперек бороздили океаны, оставив в рыбацких поселках расцвеченные романтическими легендами, воспоминания, диковинные трофеи, еще хранившиеся в некоторых домах. А когда возвращались домой, их, как героев, встречали с музыкой, цветами и флагами. Они и в самом деле чувствовали себя героями. Одно их судно за четыре месяца вылавливало столько же рыбы, сколько вся рыболовецкая артель вылавливала прежде за год.

Вот тут и началось купание в деньгах. Никто не желал знать, какой ценой достались эти деньги. Все спрашивали, сколько они получили. Гравитис появился у окошка кассы в своих единственных штанах, единственной вязаной кофте — прямо с судна. С окладистой бородой и курчавой шевелюрой. Небрежно покидав в картуз денежные пачки, рассовав их под мышки, он прямой дорогой направился в «Ветерок». Как при затяжных метелях, недели полторы, а то и две шла сплошная круговерть. При полном оркестре. Примерно в радиусе ста километров. Затем как-то поутру, все в тех же штанах и в той же вязаной кофте, Гравитис, чуть живой, подсел к столу в одной из забегаловок и был немало удивлен, когда за отворотом сапога не нашлось ничего, кроме каких-то фотографий, бумажек с неразборчивыми адресами. К счастью, в той столовой работала кассиром Миньона, с которой они целую зиму чуть свет брели по глубоким сугробам в школу. Ну дела, сказал он Миньоне, в самый раз бы хватить чего покрепче, да вот беда, в кармане пусто. Румяные щеки Миньоны еще больше зарумянились. Нельзя так жить, сказала она, достав из верхнего кармана белоснежного халата ослепительно-белый платочек и высморкав в него свой внушительный нос. Неужто нет никого, кто бы мог тебя приструнить? Он ответил, что приструнить его в самом деле некому. Миньона подкармливала Гравитиса в продолжение нескольких дней, в общем, он все время торчал в столовой. Покуда они не собрались оформить брак. Беньямин, ты спятил, что ли, издевались парни, взять в жены самую толстую девку в поселке, ведь она ж тебя своим весом придушит. Заткнитесь, со смехом огрызался Гравитис, что вы в этом деле смыслите. Вы бы лучше поглядели, какая у нее коса!

Волосы у Миньоны действительно были вне конкуренции. Коса толщиной и цветом — прямо морской канат. По самый пояс. Когда Гравитис, как на гребне горячей волны, барахтался на жене, она косой обматывала ему шею, жарко нашептывая в ухо — никуда тебя не пущу, никуда не пущу.