Феоктист Березовский - Бабьи тропы

Панфил помолчал и спросил:

— Как считаете, товарищи, хватит для нашей деревни трех милиционеров или нет?

Собрание дружно ответило:

— Хватит!

— Довольно!

Панфил торжественно закончил речь:

— Так вот, товарищи!.. Для первости… объявлен вам полный состав революционной Советской власти для деревни Белокудриной. Ревком просит всех граждан соблюдать полный революционный порядок. Кто не будет подчиняться… с теми будем поступать по всей строгости декретов… А теперь объявляем всем, что в воскресенье в доме гражданина Валежникова будет собран новый митинг, на котором мы дадим полное объяснение, как строится Советская власть по городам и деревням и что она дает трудящему рабочему и крестьянину.

Достав из кармана спички, Панфил раскурил потухшую трубку и сказал:

— Ежели чего непонятно… можете задать мне вопрос. От имени ревкома я дам полное объяснение…

Мужики и бабы молчали.

Панфил подождал немного и объявил:

— А ежели все ясно, значит, митинг закрываем. Можете расходиться.

Все время писавший протокол Павлушка Ширяев отложил в сторону бумагу и карандаш, быстро поднялся на ноги и крикнул из-за стола:

— Помните, товарищи!.. Ревком будет стоять на страже защиты трудового народа, как рабочих, так и крестьян.

Мужики и бабы, глядя на молодого и бойкого секретаря, засмеялись. Послышались голоса:

— Ишь ты, прыткий какой!

— Научился по бумаге строчить и по-городскому говорить…

— Ай да Павлушка! — похвалил Павлушку мельник Авдей Максимыч. — Видать, не зря учил я тебя грамоте…

— Секретарь, якорь его! — смеялись мужики.

Глядя на внука, и дед Степан и бабка Настасья исходили радостью. Рядом с бабкой стояла Параська. Она видела, что Павлушка несколько раз отрывался от письма и искал ее глазами. Параська нарочно три раза меняла место в толпе. И три раза примечала, что вертится Павлушкина курчавая голова и ищут ее Павлушкины голубые глаза. Чуяла Параська, что радостно ей, и больно и досадно. Опять при встречах глазами с Павлушкиным взглядом хмурилась и отворачивалась. Куталась в шубенку, чтобы прикрыть истлевшее рваное платьишко. Нищеты своей стыдилась. По временам и злоба закипала у нее против Павлушки. А когда крикнул он из-за стола и народ засмеялся, подхваливая его, радостно отозвались голоса мужиков и баб в сердце Параськи.

Вслед за Павлушкой поднялся Андрейка Рябцов — новый начальник милиции — тоже громко крикнул:

— Как милиция, объявляю со своей стороны: можете расходиться спокойно. Мы, белокудринская советская и народная милиция, будем соблюдать полную вашу защиту!

Сеня Семиколенный закатил глаза и восторженно пропел:

— Да здравствует Советская власть!

Мужики закричали:

— Ур-ра-а!

— Да здравствуют вожди рабоче-крестьянского пролетариата и наши партиза-а-аны-ы! — закричал Афоня, размахивая шапчонкой.

И снова из комнаты в комнату, по всему Гуковскому дому, покатилось «ура».

Кричали мужики долго и надсадно. Но кричали не все. Валежников, Гуков, Клешнин, Максунов, Оводов и другие богатые мужики и старики переглядывались и молчали. Бабы тоже молчали. У многих баб от радости слезы проступили. Многим хотелось кричать вместе с мужиками. Но непривычны были бабы к выражению ликования своего в мирских делах. Испокон века ведь было заведено, что не бабье дело в мирские дела соваться. Не бабье дело и «ура» кричать.

А охваченные возбуждением мужики, не замечая колючих взглядов богачей, долго не хотели уходить из теплого, впервые прокуренного дома кержака Гукова и долго кричали здравицы и «ура».

Наконец крики утихли. Постепенно народ стал уходить во двор и дальше — на улицу. Шли кучками. Возбужденно разговаривали. Не попавшие в дом спрашивали:

— Ну, что там? Кого выбрали?

— Ревком назначен! — отвечали со всех сторон. — Ревком!

— Кто ревком-то?

— Панфил Комаров.

В другой группе мужики шли и говорили:

— Образовались ребята в партизанах…

— Куда там!.. Даже Афоня по-городскому кричит…

— Да, братаны… все через город, через рабочего получается…

— Знамо, через рабочего… А то как же… Темнота наша…

Бабы отдельной кучкой жались поближе к дворам и тоже судачили:

— Совсем другое обхождение-то, девонька…

— И не говори, Лукерьюшка… Даже от нас, от баб, Маланью за стол посадили.

Бабка Настасья шла среди баб и повторяла:

— Говорила я вам, бабоньки, а? Говорила?!

А в толпе кержаков скупщик Клешнин ехидничал:

— Достукались!.. Афоня под божницу залез… Господу табачком нос покоптил.

— Весь дом прокурили, анафемы! — ворчал старик Оводов.

Их поддержал Валежников:

— Ни стыда, ни совести нету у нонешнего народа…

Некоторые мужики из середняков оправдывали партизан:

— Нельзя, Филипп Кузьмич, шибко-то судить. Забылся человек… ну и… закурил.

— От радости это они…

Валежников умолк.

А Оводов бросал по сторонам злые взгляды и продолжал ворчать:

— Кому радость, а господу поношение!.. Забыли царя небесного! Чадят!.. Сатану потешают!..

Но ворчливые голоса тонули в веселых перекликах:

— Завоевали победу, Якуня-Ваня! — кричал Сеня Семиколенный, шагая с толпой мужиков по середине улицы.

— Пра-виль-но-о! — поддержали его голоса сзади идущих вооруженных партизан.

Далеко впереди пьяненький отец Андрейки Рябцова надрывался, выкрикивая заплетающимся языком:

— Помрем-м з-за С-со-в-ве-ты-ы!..

Вокруг него толпились и визжали ребятишки.

А сзади партизан шли толпой девки и пели:

На другой же день после митинга повисла над пятистенком Панфила новая доска с короткой надписью:

БЕЛОКУДРИНСКИЙ СЕЛЬСКИЙ РЕВКОМ

А через неделю приехал из города рабочий Капустин. И сразу же после его приезда стало известно, что организовалась в Белокудрине ячейка коммунистов-большевиков. Называли и фамилии мужиков, вошедших в ячейку: Панфил Комаров, Павлушка Ширяев, Маркел Власов, Сеня Семиколенный, Афоня Пупков, Андрей Рябцов, Никишка Солонец, Кирюшка Теркин, Иван Сомов, Емелька Кочетов.

После этого три раза собирались партизаны всей ватагой в доме Панфила и три дня шумели до полуночи.

По деревне новый слух прошел — будто рабочий Капустин все три дня партизанам проповедь вычитывал и к большевистской вере всех присоглашал.

В воскресный день партизаны собрали народ на второй митинг. С утра по деревне слух прошел, что на этом митинге приезжий рабочий будет всю деревню уговаривать на вступление в большевистскую партию.

С опаской шли белокудринцы на митинг. Но с первых же слов Капустина облегченно вздохнули.