Феоктист Березовский - Бабьи тропы

Не помнил Павел, как неожиданно и быстро уснул. И так же неожиданно и быстро проснулся и сел, протирая глаза кулаками.

Внизу под сеновалом хрюкала свинья, в ограде кудахтали куры, где-то в разных концах села тарахтели телеги; кое-где во дворах слышались уже заспанные голоса баб, доивших коров.

Село просыпалось.

Точно ужаленный, спрыгнул Павел с сеновала. Короткий был сон. Но крепкая бодрость будоражила все тело. Кинулся к водовозке. Налил воды в колоду. Скинул с себя полушубок и шлем. И давай полоскаться. Вода была студеная. Но Павлу это нравилось. Плескался он и покрякивал. А умывшись, надел полушубок и шлем, вышел за ограду и быстро зашагал к дому, в котором жили Маланья и Параська. Издалека на бегу помахал шлемом мужикам, уезжавшим с волостного съезда.

Параську нашел Павел в углу ограды, под навесом. Она смазывала дегтем колеса своей телеги.

В ограде было пусто.

Увидев Павла, Параська разогнулась, взглянула на него и снова наклонилась к колесу.

Но Павел заметил, как полыхнуло лицо ее малиновым румянцем. Павла трепала лихорадка, хотя самому ему казалось, что трясет его от свежего утренника.

Подошел он к Параське и, кривя рот в улыбку, сказал:

— Парасковье Афанасьевне — мое почтение!

Не отрываясь от работы, Параська ответила:

— Здравствуй, комиссар. Не шуми… спят еще люди…

— Ну, какой я комиссар, — с притворной скромностью проговорил Павел, превозмогая волнение и не зная, с чего начать разговор. — Комиссар здесь товарищ Капустин, а я так… вроде Володи… на манер Кузьмы…

Голос у него вдруг оборвался. Он замолчал. Топтался около Параськиной телеги и чувствовал, что пропали куда-то нужные слова, которые вчера так хорошо складывались в голове.

Молчала и Параська, взволнованная; она продолжала мазать дегтярным помазком тележную ось.

Наконец, собравшись с духом, Павел спросил;

— А где Маланья?

— Лошадей повела к воде, — ответила Параська, не глядя на него и неуклюже подставляя колесо к оси.

— Эх, ты! — усмехнулся Павел, подхватывая колесо и отталкивая Параську. — Дай-кось… ежели не научилась…

— А ты шибко ученый, — сердито заговорила Параська, выпрямляясь и глядя куда-то в угол ограды. — Зачем в город меня назначили? Чего я знаю? Не поеду с вами!

Надев колесо на ось и вставив чеку, Павел тоже выпрямился и, глядя в лицо Параськи, хмуро сказал:

— Ну… вот что, Парась… брось ты сердиться… — И ласково прибавил: — Эх, ты!

— А ты? — все так же сердито отозвалась Параська. И понеслась в потоке слов, неведомо откуда хлынувших. — Ребенка-то сотворить — большого ума, поди, не надо… а нянчить… да горе с ребенком мыкать — вас нету… Умник! Чего тебе надо? Что пришел? Уходи!

Злые слова ошарашили Павла. На минуту он растерялся. Потом вдруг метнулся к Параське, схватил ее в объятия и, осыпая горячее лицо ее поцелуями, зашептал:

— Ну… будет, Парася! Ну… Твой я! Веревки хоть вей из меня. Твой… твой…

Слабо сопротивляясь, Параська все еще сердито говорила:

— Ладно, не улещай, не поверю… Не лезь, Павел!.. Да перестань же ты… люди увидят! Стыдоба!..

— Нет, поверишь, поверишь! — тискал ее Павел, осыпая поцелуями. — Пусть смотрят люди… Теперь женой будешь… милая моя!

Чувствовала Параська, что тает ее сердце от сумасшедших Павлушкиных объятий и поцелуев — словно лед от палящих лучей солнца, кружится голова от сладкой истомы, которую она испытывала когда-то в первые весенние встречи с Павлушкой. Но все еще защищалась:

— Не лезь, Павел! Все равно… не буду!

— А я говорю: будешь!

— Да не лезь ты, Христа ради, — взмолилась она наконец, чувствуя, что исчезла куда-то злоба ее, бессильно опускаются руки и сами собой тянутся губы ее к губам Павла.

— Выйдет кто из дому… — говорила она, — опять срамота… опять все на мою голову…

— Ни черта! — захлебывался восторгом Павлушка, чувствуя, что Параська совсем обмякла. — Теперь будем, как муж и жена. Сегодня же пропишемся в ревкоме по-новому — по-советски!

Выпустив из объятий Параську и поправив шлем, Павел спросил ее все тем же ошалелым голосом:

— Ну, так как, Парася? Записываемся? Сегодня?

Лицо Параськи опять вспыхнуло густым малиновым цветом.

Чуть слышно проговорила:

— Медведь… изломал всю…

Павел схватил ее за руку и, заглядывая в потупленные глаза, спросил:

— Согласна, Парася, а? Согласна?

Параська рванула свои руки из его рук, круто повернулась и быстро пошла к пригону.

— Вот те и раз! — опешил Павел. — Парася! Что же это?

Хотел бросить вдогонку колючее слово, да понял все сразу и крикнул деловито:

— Побегу в ревком, Парася… приготовить прописку нашу. Слышь, Парася?

Но Параська ничего не ответила.

Она быстро уходила через пригон к задним дворам и заливалась слезами, которых не хотела показывать Павлу.

Капустин разъяснил на волостном съезде, что в город надо выбрать десять человек с решающим голосом и можно послать еще пять человек с совещательным голосом. И съезд в конце своих работ охотно произвел довыборы еще пяти человек. От белокудринцев на уездный съезд поехали Павел Ширяев и Маланья Семиколенная — с решающим голосом, а Параська — с совещательным. Панфил прошел от волости.

Павел и Параська зарегистрировались в волости как муж и жена. Ехали они в город в самом конце делегатского обоза, на одной телеге с Маланьей.

Маланья понимала, что переживают молодожены. Радовалась за Параську. Всю дорогу усаживала их в задок на высокую кучу мягкого и душистого сена. А сама правила конем.

У Параськи опять любовная метель в душе бушевала. Счастливо блестели ее большие черные глаза. То и дело вспыхивал малиновый румянец на ее круглом лице. Но не хотела она слишком показывать Павлу радость свою. Не хотела, чтобы смотрел он на нее как на бабу. Еще когда шла с ним записываться в волостной ревком, бесповоротно решила она про себя: любить Павла до гроба, но не гнуть перед ним шею и по жизненному пути на собственных ногах идти. Всю дорогу прижималась плечом к Павлу, заглядывала ему в лицо, но улыбалась сдержанно.

Счастливым чувствовал себя и Павел.

Точно сговорившись, оба не вспоминали старого. Не обращая внимания на присутствие Маланьи, ворковали о настоящем. Гадали о будущем.

— Что делать-то будешь, Парася? — ласково спрашивал Павел, любовно поглядывая сбоку на молодую жену.

Не знала Параська, как теперь пойдет ее жизнь. Но в уме наметку сделала себе. С лукавым задором ответила Павлу.

— Маланья будет баб в кучу собирать, а я — девок.

— Зачем тебе это?

В больших черных и лукавых глазах Параськи мелькнула еле уловимая печаль. Вздохнув и не меняя выражения лица, она загадочно ответила:

— Не хочу бабой быть… На свое место заступлю… Тогда вместе с тобой пойду… по одной тропе.