Феоктист Березовский - Бабьи тропы

Мужики опять гоготали.

Гамыра спросил:

— Ну, и потом как у вас пошло?.

Не улыбаясь Сеня ответил:

— Знамо как… Пожил я с ней… с полгода… и… бросил.

— Что ж насовсем-то не остался? Маланью-то по боку бы…

Сеня обидчиво воскликнул:

— Что ж я дурак, Якуня-Ваня?! Маланью променяю на барышню?! Кабы она была вроде наших девок… А то соплей перешибешь… И в лице ни кровинки… На кой она мне?.. Побаловался… и ладно…

Мужики смеялись уже лениво. Всех клонило ко сну.

Костер на подовине тлел углями.

Пропели вторые петухи.

Подставив лицо к жару, Афоня уже похрапывал.

Около него, разбросав руки и ноги, спал Демьян.

Яков Арбузов ушел домой. Вскоре вслед за ним пошли к своим овинам Гамыра и Осокин.

А Сеня развалился спать около Демьяна.

Дед Степан слазил наверх, осмотрел «сад», закрыл западню и вернулся к подовину. Почмокивая трубкой, долго смотрел он на предутреннее звездное небо, на струйки дыма, вьющегося над овинами, на скирды хлеба, сложенного вдоль деревни.

Смотрел, покуривал трубку и думал.

Думал о событиях, развертывающихся по деревням и в городах.

Припоминал дед Степан рассказы заимщиков о зверствах, которые чинили над мужиками колчаковцы-каратели и отряды чужеземцев.

Вспомнил побои, которые перенес от казаков. Вспомнил и внука, неведомо куда ушедшего.

«Где он, остроглазый? — с тоской подумал старик. — Может, погиб давно? Может, замучили его колчаковцы?.»

В груди у деда шевелилась тревога.

А вокруг него, около подовина, раздавался безмятежный храп.

Афоня храпел на все гумно. Иногда он запускал под рубаху руку и ожесточенно скоблил живот. Так же громко похрапывал Сеня, разбросавший свои длинные, как оглобли, ноги в серых рваных штанах. Демьян носом подсвистывал им.

Среди последних предутренних звезд мигнула на востоке маленькая звездочка и слетела с неба куда-то за вершины темнеющего вдали урмана. Точно спичка, ярко вспыхнула вторая звездочка. Над болотцем пролетела третья.

Где-то в середине деревни заржали прозябшие кони. Им откликнулся конь от овина Валежникова.

У Гуковых на току ударили первые цепы. Глухо застучали они затем у Новодова, потом у Бухалова.

Пропели третьи петухи.

Над урманом румянилась уже алая полоска зари.

Понемногу заплясали цепы во всех концах деревни.

Дед Степан легонько толкнул в плечо спящего сына:

— Демьян!.. Вставай…

Вместо Демьяна вскочил Афоня и, дико тараща сонные глаза, забормотал:

— А?.. Что?.. Какая овца?.. Где волки-то?.. А?

Дед Степан толкал разоспавшегося сына и смеялся над Афоней:

— Целы все овцы, Афоня… Волки-то в Чумалове стоят.

Разбудив Демьяна, дед Степан велел ему таскать снопы из овина на ток, а сам пошел будить сноху.

Проснулся и Сеня Семиколенный. Почесываясь и покашливая, оба они с Афоней пошли к своим дворам.

А через час, когда длинные и золотые пики восходящего солнца пронзили урман и уперлись сначала в рыжие скирды, а потом в черные сковородки гумен, на которых молотили хлеб, стукотня цепов, как пулеметная дробь, рассыпалась по всей деревне.

— Ту-ту-ту-ту… Ту-ту-ту-ту… Тах!.. Тах!..

И в такт этой пулеметной пляске, из-за кладбища, со стороны Чумаловской дороги, послышались звуки, похожие на конский топот.

Мужики и бабы тревожно прислушивались…

Вскоре из леса вылетел отряд всадников — человек двадцать пять — и понесся в улицу деревни, звонко цокая копытами лошадей по мерзлой земле.

Точно по команде замерла пляска цепов. Смотрели белокудринцы на скачущих всадников в черной одежде и с трудом сдерживали тревожный стук в груди.

Метались люди от двора к двору, от гумна к гумну; сталкивались в воротах и в сенцах и, захлебываясь страхом, шептали:

— Милиция!

— Стражники!

— Да неуж, кума?

— С места не сойти!

— Милиция!

— О, господи!.. Должно, погинем.

— Милиция!.. Милиция!.. — глухо звучало во дворах и около ворот.

— Какая там, жаба, милиция?.. Стражники приехали!

— Урядник!..

— Милиция! — взволнованно перекидывалось по всей деревне.

— Кого им надо-то?

— Неужто опять за хлебом?

— Все будут брать — и хлеб, и скотину, и птицу…

— Мать пресвятая богородица!

Старухи крестились и стонали:

— Ох… господи… ох… погинули… ох!..

Десятский Гамыра обходил дворы и передавал приказ:

«Собираться мужикам в ограду старосты на сход».

Когда над урманом взошло багровое утреннее солнце, поодиночке лениво потянулись мужики к ограде старосты, около которой толпились стражники.

Не так много собралось народа.

После долгого ожидания на крыльцо вышли: урядник, староста и три горожанина-скупщика.

Урядник сухо поздоровался:

— Здорово, мужички!..

Недружно ответили:

— Здравствуй…

— Милости просим…

— Вот что, мужички, — заговорил урядник, разглаживая черные пушистые усы и обегая глазами небольшую толпу бородатых людей в шубах и в мохнатых шапках. — Приехали к вам из города заготовители… от казны верховного правителя. Они будут покупать у вас по твердой цене… за наличные деньги… хлеб, скот и птицу. Я приказываю вам, мужички, оказать заготовителям содействие. Дружно сдавайте требуемое. Помните: все сдаваемое пойдет на армию… которая бьется за вас… против большевиков…

Из толпы кто-то перебил урядника:

— А где теперь наша армия?

— Наша победоносная армия прошла Урал, — ответил урядник, — подвигается за Волгу… Теперь со дня на день надо ждать падения Москвы…

— А что я тебя спрошу, господин хороший, — ласково заговорил Гуков своим тоненьким старческим голоском, обращаясь к уряднику. — Помощь-то есть нам какая-нибудь… от иноземных держав… или нет?

— Нам помогают все европейские державы, — начал разъяснять урядник. — Помогает Англия, помогает Америка, помогает Япония… и все прочие помогают… Ну, и русские люди поднялись от старого до малого… Армия получилась у нас огромадная!.. Всех надо накормить, напоить… А кроме того, надо платить иностранным государствам за оружие и за амуницию. Сами знаете: без оружия большевиков не одолеть. Помогайте, мужички… Дружно сдавайте все требуемое…

И опять кто-то из толпы спросил:

— Почем хлеб будут брать?

— Об этом разъяснят вам господа заготовители, — ответил урядник, кивая на трех горожан. — Не беспокойтесь: обиды от них не будет… Цена будет разная… смотря какой хлеб…

Сеня Семиколенный злобно крикнул:

— А ежели у меня нет его… хлеба-то?

Вслед за ним прогудел хриповатый голос Афони:

— Скоро сами с голоду передохнем!

Вслед за Афоней вразноголосицу закричали другие мужики:

— Какой у нас хлеб?

— Давно ли пятьсот пудов забрали!

— Уморить, что ли, хотите?