Феоктист Березовский - Бабьи тропы

— А тыщу пудов брали… куда девали?

— Сами голодаем!

— Нет у нас хлеба…

Лицо урядника налилось кровью. Глаза сделались круглыми, усы ощетинились.

Взмахнув нагайкой и покрывая голосом галдеж мужиков, он взревел:

— Цыц, сукины дети!.. Горячих захотели?! Запорю!..

Галдеж оборвался.

Взмахивая нагайкой, урядник кричал:

— Думаете, забыл ваши большевистские плутни? Не забыл!.. Все помню… Укрыватели, сукины дети!.. Запорю!..

Он помолчал и, окинув глазами толпу, начальственно рявкнул:

— Ну?! Расходись!.. Разговоры кончены… Не позднее завтрашнего полдня сдать заготовителям: тысячу пудов зерна… пятьдесят голов рогатого скота… три сотни домашней птицы… Идите, приступайте к делу… Живо! Сопротивляющихся буду пороть, как Сидоровых коз…

Взмахнув нагайкой, он круто повернулся и пошел в дом. За ним ушли и горожане. Оставшийся на крылечке староста принялся уговаривать мужиков:

— Сдавать надо, братаны… Что поделаешь?.. Требуется!.. Сдавайте уж… без греха… Для казны ведь… Не сердите начальство… Сдавайте…

Мужики кряхтели, кашляли и, робко оглядываясь, кидали старосте:

— Да ведь нету, Филипп Кузьмич… хлеба-то…

— Сам знаешь, Филипп Кузьмич… много ли собрали нынче…

— Разорены которые, Филипп Кузьмич…

Староста разводил руками:

— Знаю, братаны, знаю… Что же делать-то? Куда деваться? Самому мне не легко… Ну, все ж таки сдавать буду… Помочь надо казне… Дело такое подошло…

Толпа стала понемногу расходиться.

Сеня Семиколенный еще раз злобно крикнул от калитки, через которую выходили уже на улицу:

— Где ж его взять-то?.. Черти толстопузые!..

Не обращая внимания на его крик, Валежников провожал мужиков и приговаривал:

— Сдавайте, братаны… без греха… Сдавайте…

Не прошло и часу, как заготовители, в сопровождении стражников, тремя партиями пошли по деревне. Обходили избы и объявляли бабам и старикам: какой двор сколько и чего должен сдать в казну.

Точно по уговору, бабы везде одно твердили:

— Ладно… ужо придет сам-то… скажу.

— Ужо… хозяину передам…

Уходя, стражники говорили угрожающе:

— К завтрашнему полдню, чтобы все сдать… Так и хозяину передайте… А то худо будет… Потом не пеняйте…

Бабы молчали.

В этот день сдали по пятьдесят пудов ржи и овса Валежников, Гуков и Оводов.

К вечеру деревня опустела. Напряженно притаилась. Даже собаки редко тявкали.

В сумерках бабка Настасья приметила бежавшую по деревне Параську, кликнула в ограду, молча провела в пригон и только там сказала ей полушепотом:

— Ох, Парасинька… касатка моя… Навалилась на нас беда… навалилась…

— Чую, бабушка Настасья, чую, — так же полушепотом заговорила Параська. — Весь день ищу отца… Потеряли его с мамкой.

— Постой, не убивайся, касатка, — перебила ее бабка Настасья. — Отца твоего видела утром… К Панфилу пошел, к дегтярнику… Может, с Панфилом и спрятались куда… Не убивайся… Наши тоже прячутся…

— Что делать-то, бабушка Настасья? — взволнованно спросила Параська. — Что делать? Как бы стрелять не начали стражники-то… Страшно, бабушка!.. Или бить начнут…

— Ничего… не бойся, касатка… Переживем…

Бабка Настасья обвела глазами большой пригон, по которому разбрелись в густеющих сумерках лошади, коровы и овцы; прислушалась к вечерней тишине и, убедившись, что, кроме хрумканья скотины, ничего не слышно, сказала Параське:

— Беги, касатка, к Маркеловой кузне… Постучись тихонько… Там прячутся Демьян наш и дед Степан. Скажи им: как только угомонится деревня на сон… чтобы бежали домой… Надо скотину прятать. Хлеб-то не упрячешь теперь… Пусть гонят скотину в лес… Беспременно чтобы гнали… Так и скажи, Парася: бабка Настасья, мол, приказывает… Идите, мол, домой… скотину прячьте…

— Сейчас бежать-то, бабушка?

— Сию минуту беги, касатка. Через гумны беги…

Параська рванула концы тоненькой шаленки, затягивая их узлом под подбородком.

— Ладно, бабушка… бегу…

И понеслась через пригоны к гумнам.

Лишь только проводила бабка Настасья Параську — в ограду вошла Маланья Семиколенная. Хмуро спросила:

— Что будем делать, Настасья Петровна? Грозятся стражники-то.

Присоветовала бабка и ей корову в лес угнать.

Провожала до ворот и шептала впотьмах Маланье:

— Гони, Маланьюшка… прячь… Заберут у тебя последнюю коровенку…

Когда Маланья уходила из ширяевской ограды, деревня погружалась уже в потемки.

В это время Параська бежала гумнами к концу деревни. Быстро перемахнула, никем не замеченная, улицу, подбежала к холодной и давно заколоченной кузнице и тихо постучала в дверь.

Но из кузницы никто не ответил.

Параська еще раз постучала и тихо позвала:

— Дедушка Степан… а дедушка Степан!

Кузница молчала.

И в третий раз постучала Параська и позвала:

— Дедушка Степан!.. Дядя Демьян!.. Я это — Параська… Бабушка Настасья послала…

И не успела Параська договорить, как из кузни заскрипел низкий голос отца ее — Афони:

— Чего тебе надо?.. Зачем пришла?

— Отопри, тятя! — быстро зашептала Параська… — Бабушка Настасья послала меня… Отопри скорей…

Дверь скрипнула и распахнулась.

Параська шмыгнула через высокий порог в черную тьму кузницы и сразу поняла, что в холодной кузнице полно народа.

— Кого тебе, Парась? — раздался из темноты голос деда Степана. — Кого, меня, что ли?

— Тебя, дедушка, тебя… Бабушка Настасья сказать велела…

Захлебываясь от волнения, путая слова, Параська пересказала приказ бабки Настасьи всем мужикам утонять скотину в лес.

Десятский Гамыра спросил мужиков:

— Как, братаны, погоним, что ли?..

Помолчав, за всех ответил дед Степан:

— Гнать надо… прятать… Заберут, язви их в душу!.. Хлеб теперь не упрячешь… а скотину можно… Гнать надо, братаны.

Еще помолчали.

Из-за горна прозвучал густой и твердый голос Афони:

— Ладно удумала Настасья Петровна!.. Расходиться надо… гнать скотину… Прятать надо, мать честна!

И так же твердо и решительно сказал Арбузов:

— Айда, братаны! Расходись… по одному, по два… Нечего ждать… Никто не поможет… Пошли!

Ночная тьма густо облекла дворы и избы деревенские. Погода к ночи потеплела. Сверху из черной пропасти падали мелкие и редкие хлопья мягкого снега. Тишина ночи нарушалась только ворчанием и тявканием псов, изредка прорывавшимися то в одном конце деревни, то в другом. Потом ненадолго снова наступала тишина, и деревня погружалась в темноту и сон.

Но не все спали в эту ночь. Кое-где в середине деревни и на концах ее, во дворах и около гумен тихо и суетливо мелькали тени мужиков и баб, сгонявших в гурты скотину.

Иногда слышалось придушенное мычание коров и быстро обрывалось.