Марк Ланской - Опанасовы бриллианты

— Все правда… так и было… — он глубоко затянулся. — Именно так, точно вы присутствовали при всем…

Шумский молча протянул ручку с обмокнутым в чернила пером. Потапенко взял ее и, помедлив, расписался. Потом диким, бессмысленным взглядом обвел сидящих за столом работников милиции, и, покачиваясь, вышел перед конвойным.

Только что в управлении закончилось общее собрание отличников милицейской службы города. Прохор Филиппович Гаврилов, выкурив папироску и поболтав с друзьями о новостях, стал спускаться по широкой лестнице. Вдруг он услышал, как чей-то молодой голос окликнул его. Прохор Филиппович обернулся.

— A-а, Дмитрий, — обрадовался он. — Ну, как служится? Доволен? Ты в каком теперь отделении, чего-то не видно тебя?

— В 16-м. А вы все там же?

— Куда же мне идти? Все там… А ты молодец, я так и думал, что из тебя толк получится… Да, ты помнишь мы с тобой на посту стояли — в саду человека убили? Так вот, нашли убийцу, сознался.

— Да ну? — сверкнув глазами, воскликнул Дмитрий. — Давно?

— Вот тебе и «да ну»! Никак, я вижу, не отойти тебе от этой привычки! — засмеялся Прохор Филиппович. — Нет не очень… Помнишь, я тогда тебе говорил: какое бы преступление не совершилось, — все равно найдем мы преступника. Вот и убеждайся сам. Сколько времени прошло, а ниточка-то тянется, тянется, где оборвется, неизвестно, но оборвется… Так-то. Ну, пока! Будешь в наших краях — заглядывай!

Лейтенант Аркадий Коготков входит в дежурную комнату подчеркнуто деловито. Он двигается стремительно, порывисто. На нем — китель, галифе, черная кубанка. Из-под кителя выпирается пистолет.

Коготков садится за стол.

Хлопает дверь. По полу, холодя ноги, катятся белые волны стужи. Стуча коньками, входит мальчик в белой заячьей шапке. Он едва переводит дыхание, трет нос дырявой рукавицей…

Спустя минуту, забыв о солидности, на ходу надевая шинель, из дежурки выбегает Коготков и направляется в кабинет Дровосекова.

Выскакивает Коготков.

— Мальчик, иди сюда!

Стучат коньки, будто козел копытцами. Отделение оживает. Коготков командует:

— Пляскин, останетесь дежурить. Склянка, за мной! Ты, мальчик, иди, катайся. Молодец!..

Во дворе уже шумит «Победа». Яркий свет фар вонзается в морозный туман. Выходит Дровосеков, седой, высокий, с погонами майора на шинели. За ним — оперативный уполномоченный Кисляев, следователь, Склянка и Коготков.

Через мгновение автомобиль несется по улицам…

…Уже сияет луна, хотя только восемь часов вечера. Кассир сберегательной кассы, тучная женщина в лохматой синей фуфайке, с дымчатой шалью на плечах, складывает деньги стопками, скрепляет их бумажными ленточками. Окошко в молочностеклянной перегородке она заслонила счетами. Рядом сидит заведующая сберкассой.

Тихо. Пусто. И вдруг — шорох. Женщины поднимают головы. Счеты отодвигаются. В окошках — лица в масках из носовых платков. Виднеются только глаза, брови и лбы.

Кассир видит черное дуло пистолета, рукав полушубка, блестящие глаза, тонкие, сросшиеся брови.

Перед заведующей — финский нож, платок на лице, монгольские, с косым разрезом, щелки глаз, покрасневшие веки.

— Не вставать! — приказывает парень с пистолетом.

За перегородку входит коренастый широкоплечий мужчина в шинели. Он обрывает телефонную трубку и выгребает у кассира из стола деньги. Над платком — глубоко запавшие серые глаза, белые брови, загнутые хвостиками вверх, как запятые.

— Будьте любезны, откройте сейф. — Глаза его смеются.

Скрипит тяжелая дверца. Коренастый наклоняется, платок отходит, и заведующая видит, что у него нижняя губа слегка закрывает верхнюю.

— Извините, девушки, за нарушенный покой. Сожалею и скорблю. Привет племянницам. Пишите до востребования. — Коренастый машет рукой с татуировкой на кисти. Парень с пистолетом командует:

— Два часа не сходить с места! Буду следить…

Окошко снова задвигается счетами. Заведующая бросается к дверям, — они закрыты снаружи замком…

Все это возникает перед глазами Коготкова, пока следователь, Кисляев и Дровосеков допрашивают кассира и заведующую. Те вытирают слезы и говорят:

— Боже мой, боже мой! Два часа боялись высунуть нос. А потом уже решились крикнуть в форточку…

Коготков вспыхивает:

— Скоты они! Это уже закон: кто не хочет работать — тот становится паразитом.

Маленький, стремительный, в светлом лыжном костюме и в белом шерстяном шлеме, Коготков мчится по ледяной дорожке, заложив руки за спину и сильно клонясь вперед. Жиг, жиг, жиг, — звучно полосуют лед острые коньки. А может быть, они радостно выговаривают: жить, жить, жить?

Коготков делает уже третий круг, но Саши все нет. А что, если не придет? От нее всего жди. С ней каждую минуту не знаешь, что будет дальше. Два раза она приглашала на каток и два раза приходила с его другом Бражниковым.

Саша на ледяной дорожке возникает внезапно. В рубчатом черном трико, в таком же свитере, в пуховой шапочке, что лежит на голове клоком снега, она походит на хрупкую школьницу. Коготков смеется и крутится на льду волчком.

— Догоняй! — кричит он, уносясь в морозный дым. Аркадий слышит сзади звучное — жиг, жиг, жиг, радостно хватает ртом обжигающий, свежий воздух. Он уходит вперед Саши на целый круг и оказывается за нею.

Но вот они сворачивают с ледяной дорожки и плюхаются на скамейку, застеленную белой шкуркой снега. Сашины прядки черных волос, ресницы, тоненькие брови и даже едва видимые усики — голубые от инея.

Коготков старается коснуться, будто случайно, Сашиного плеча, руки и тихо смеется.

— Что с тобой? — Глаза у Саши лукавые.

— Ничего…

«О, если б навеки так было», — мысленно поет он, зажмуривается и дирижирует. Ему хочется запеть громко, но он боится сфальшивить.

— Да что с тобой?

— Так просто…

— Чудак, — улыбается Саша, поднимая с сугроба сосновую ветку.

Он выдергивает у Саши веточку, бросается на ледяную дорожку и, уносясь, кричит:

— Это утро не забывай никогда!

Из тумана доносится не то «забу-уду!» не то «не забуду». Аркадий останавливается. Что она крикнула?..

Через час Коготков и Саша вваливаются в комнату к Анатолию Бражникову. Он сидит на мотоцикле и сияет.

Бражников — синеглазый, хорошенький, как девушка. Пепельные волосы всегда небрежно взлохмачены.

— Чего это ради оседлал в комнате? — смеется Коготков.

— Новый! Отец купил… Сегодня собираюсь объезжать. Все каникулы буду носиться по городу. Штрафуй!