Александр Морозов - Центр

— А Артемида?

— Это другое. Легкое, даже не царственно, а божественно легкое преодоление пространства. Даже не преодоление, а господство над ним, мгновенная достижимость любой его точки. Охота для нее — не борьба за существование, нет. Это божественная игра могучих, гармонично отлаженных сил и господство над пространством, мгновенное всюду досягновение, которое дает им почувствовать самих себя, вновь и вновь убедиться в своей безупречной ощутимости. Артемида не заденет край ковра и не потеряет равновесия. Ветка не попадет ей в глаз, и она не обобьет ногу о корень.

— Ты все это придумал. Вот прямо сейчас.

— Ну, аргументы могли быть и другими. Обоснование. Но случай на свадьбе Гончарова я не придумал. И то, что я тогда почувствовал, тоже не придумал.

Он попросил, и она отметила ему командировочное удостоверение завтрашним, то есть сегодняшним уже числом, а потом спросила:

— Ну? Заснешь?

Карданов почувствовал прилив бессмысленного юного азарта и сказал, что, мол, сладок отдых на снопах тяжелых, он заснет, но сначала дождется открытия буфета, ждать-то всего ничего, часа три, а сейчас он слишком устал, чтобы сразу спать, и предлагает ей небольшое пари. До завтрака он пойдет к себе и набросает в общих чертах описание предстоящего симпозиума, фактически ядро будущей статьи для журнала, он предлагает пари, что содержание магнитофонной пленки с записью симпозиума будет представлять просто несколько развернутый и взлохмаченный вариант того, что он напишет в ближайшие часы. А для чистоты эксперимента листки со своей писаниной он отдаст ей утром или днем, в общем, когда проспится и разыщет ее, но непременно еще до начала симпозиума. А через несколько дней они встретятся в Москве, она предъявит его текст и магнитофонную запись, и они, устроившись где-нибудь поудобнее, как вариант — предлагается у него дома, сравнят содержание того и другого.

— На что спорим? — спросил Карданов. И сам предложил: — Если все совпадет, то есть принципиальных расхождений не будет, я смогу поцеловать тебя столько раз, сколько страниц текста сейчас напишу.

— В таком случае я совсем не против, чтобы ты выиграл.

— В моей статье будет особо отмечен высокий уровень работы оргкомитета конференции. Я тебя увижу еще сегодня.

Через два с половиной часа открылся буфет на втором этаже, но он еще не написал десяти страниц. Через три с половиной часа он написал десять страниц, но не написал всего, что, как он предполагал, будет сказано на сегодняшнем симпозиуме, а значит, и записано на магнитофонной ленте, которую предъявит ему в Москве сотрудник оргкомитета, кандидат наук Марина. Через четыре часа он закончил писать, свернул тоненькую пачку листов в трубочку и, прихватив ее с собой, спустился на второй этаж. В буфете он съел яичницу, сосиску есть не стал, попросил, чтобы две чашки кофе ему дали в одном стакане. Марины в буфете не было. Он единым духом выпил тепловатый кофе, который, как он был убежден, способствовал быстрому засыпанию, и после этого поднялся в свой номер. До отправления его поезда оставалось шесть часов. Он аккуратно задернул шторы и разобрал постель, потом вышел из номера и попросил дежурную по этажу разбудить его ровно через четыре часа. Это, конечно, с его стороны было уже пижонством: он знал, что и сам проснется, когда надо.

Через четыре часа он проснулся, через четыре часа пять минут, когда он уже закончил умываться, в дверь постучала дежурная по этажу, он поблагодарил ее, сказал, что освобождает номер, уезжает к себе в Москву и через десять минут сдаст ей ключ. Через десять минут он собрался, проверил билет, закрыл номер и отдал ключ дежурной, тепло попрощался с ней, пообещав, если обстоятельства позволят, непременно еще раз побывать в их замечательном городе.

— Я напишу о замечательной архитектуре вашего города. Надо только подумать о жанре. Статья, кажется, здесь не подходит, — ободрил он на прощанье дежурную и пошел к Марининому номеру.

— Вы подождите, она на симпозиуме. Часа через два все кончится, и она придет, — сказала Вера Леонидовна.

Карданов объяснил, что подождать не может, скоро отходит его поезд, надо добираться до вокзала. Он передал Вере Леонидовне трубочку исписанных листов бумаги и попросил ее передать их Марине. Чтобы не входить в долгие объяснения, он пояснил свою просьбу тем, что Марина обещала кое-что в них посмотреть, подредактировать, так сказать, с научной точки зрения. На тот случай, если он в чем-то не разобрался. Добрейшая Вера Леонидовна пообещала сделать все так, как он ее просил.

Карданов в этом и не сомневался. Ведь он твердо считал плохих или просто даже нерадивых ребят пустой выдумкой неумелых сценаристов.

Осенью в облике города появилось что-то летящее. Стремительно прочерчивающее многоэтажные дома, мосты над Москвой-рекой, перелистывающее страницы записных книжек в будках телефонов-автоматов, задергивающее шторы и раскачивающее люстры. Ветер служил здесь только агентом, вернее, маской, под которой пряталось это косо летящее н е ч т о. Обнажились каменные пространства, они бешено перекидывали каменную пыль, искрошившуюся за лето долю процента высотных домов и гранитных набережных.

Косо летело время. Отвесно вниз падала каменная луна. Но в ней заключалось и второе стремление, направленное под прямым углом к первому, стремление унестись навсегда по прямой в межзвездное пространство. И на сколько она падала отвесно вниз, на столько же улетала и вбок, а так как Луна оставалась единым телом, то два этих стремления складывались в одно результирующее, и в результате она не успевала упасть, она оказывалась над все новыми регионами и акваториями, короче, продолжала вращаться вокруг Земли по законам классической механики, не понимая, почему ей никак не удается отдаться наконец одному из прямых, а значит, бескомпромиссных направлений. Рухнуть или умчаться на окраины Метагалактики. Не удавалось ни одно, ни другое. А удавалось то, что п р е д н а з н а ч е н о. На бульваре некто в невообразимо роскошных кудрях, не то девочка, не то мальчик лет пяти, вращал на веревке игрушечное ведерко. Все происходило по законам классической механики, поэтому Карданов не спешил звонить Марине. В этом косом осеннем вихре траектории людей петляли под воздействием мартеля, междугородных телефонных звонков, железнодорожных и авиарейсов. Траектории пульсировали, покрывали город, как падающая паутина, невозможно было остановиться, потому что всех притягивали стремительно надвигающиеся вечера, Москва гудела, как квартира при съезде гостей.

Позвонил Гончар и сказал:

— Старик, тебе позвонит моя жена, ты ей не говори, что я звонил.