Александр Морозов - Центр

— А это Наташа. Знакомьтесь.

— Вроде бы и в самом деле, — сказал Виктор.

— Ну и дела, — как всегда содержательно, добавил Хмылов.

Виктор коротко, по-деловому пожал дамам руки. Наташа протянула ему тоненькую папочку и по-дружески так сказала:

— Я думала, мы с тобой в поезде встретимся. Вот твои бумаги. Вера Леонидовна просила передать. Сегодняшнюю статью мою читал? Я там у тебя кое-что даже позаимствовала. Можешь гордиться.

— Я горжусь, Наташа, — сказал Виктор.

— Ты тут накатал… На десять статей можно расписать. А мне для газеты — сам понимаешь, что такое газета, — тянуть было нельзя. Да я только один эпизодик и использовала. Не обеднеешь. Вы его знаете, Олечка? Это мой благоверный, с приставкой «экс», разумеется.

— Это Карданов, — сказала Олечка, заманчиво улыбаясь Виктору.

— Видишь ли, Наташа, — объяснил Карданов, мужественно стараясь не расхохотаться, — я, конечно, не обеднею без какого-то там вшивого центрального эпизода симпозиума, но весь вопрос в том, разбогатею ли я без него? А мне это представляется в настоящий момент крайне невредным.

— Да брось, тебе это противопоказано. Ты хорошо выглядишь, Карданов. Как тебе это удается?

— Много времени провожу на свежем воздухе. Бегаю между разными зданиями, в одном из которых рассчитываю по блату устроиться в штат.

— Разумные речи, Карданов. От тебя ли слышу? Я и сама подумываю о том же. Спасибо вот Олечке, не знаю, что без нее бы и делала, познакомила меня с одной симпатичной пронырой из одного журнала. Та вроде обещала. У них там место есть. Ты, кстати, у них там печатался.

— Как ее зовут? — спросил Карданов для проформы, так как ответ он, безусловно, знал.

— Вика Гангардт, — ответила Наташа. — Шустрая бабенка, у нас с ней контакт с полувзгляда.

— Ну и дела, — подзакруглил Дима Хмылов.

Виктор почувствовал, что всему есть мера, даже его мужеству, с которым он воздерживался от желания расхохотаться, так как в присутствии дам это выглядело бы неприличным, он отдал всей честной компании общий поклон да и пошел прочь. Кажется, Хмылов пошел за ним.

Хмылов не догнал его тогда, на выходе из Эрмитажа. Да и неизвестно, пошел ли именно за ним. Может быть, просто побежал куда глаза глядят, посчитав свою миссию исполненной, то есть продемонстрировав перед ленинградкой Натальей наличие такого человека, как Дмитрий Хмылов, которого о чем-то просили, он обещал сделать, но не сделал, расхотел или не смог — какая теперь разница.

Позвонил Гончаров. Он был, нельзя сказать, чтобы на взводе, а так, пьян в толстосизую дымину. Разговор его, расцвечиваемый попеременно рыдающими всхлипами и матерком, обозначающий биение в грудь на расстоянии, сводился к тому, что его обвели вокруг пальца, что он не санкционировал вчерашнюю встречу Кати с Кардановым, а потом начал уже плести нечто несусветное, что, мол, жена у него — не придерешься, таких поискать, но что именно этого он и боится, то есть что если он целиком погрузится в семейные радости и отдастся им телом и душой, то он привыкнет, и у него исчезнет стимул к случайным знакомствам, он уже и сейчас это чувствует, а, мол, «ты же знаешь, для меня это единственный шанс, я же тебе тогда еще говорил, помнишь, когда мы встретились в зале Консерватории: для тебя — книги, а для меня — э т о. А все остальное — ложь, и книги твои — тоже ложь, но тебя не перестроишь, ну и сиди над ними, но ты себе тоже что-то выгородил, а для меня ничего, значит?»

Звонок Димы оказался, по контрасту с предыдущим, коротким и деловитым. Дима предпочел никак не комментировать хорошее такое совпадение, по которому он, сам того, разумеется, не желая, чуть не обкрутил по новой лучшего друга с его бывшей лучшей женой. Вместо этого он бодренько прогудел:

— Деньги-то я у Надюхи занял. Помнишь, прошлым летом мы с тобой в Серебряный бор закатились? Свентицкую-то, наверно, помнишь, ну вот, а вторая, помнишь, вот она Надя и есть. Она тут, оказывается, все это время твой телефон старалась поиметь, а Свентицкая ее тормознула. Вот такие дела, Вить.

— На каких условиях?.. Ну, в смысле, на какой срок занял?

— Ты ей позвони сам, она так просила. Договоритесь, и все дела.

Хмылов продиктовал номер Надиного телефона, затем буркнул, что через неделю он, мол, того, в смысле «прощай свобода», и чем больше небрежничал, тем яснее становилось Карданову, что нервничает Димка и трепещет на полную катушку, под стать юнцу нецелованному, чьи слабые ручонки отрывают от маменькиных юбок.

Наде звонить не хотелось, тем более не имел готовой суммы на руках, он, конечно, помнил, что была вторая, которую зовут Надей, и ничего плохого, кроме хорошего, он о ней не помнил, но он был старше ее чуть ли не вдвое, и нехорошо получалось, что у нее запросто нашлось дать ему взаймы, а у него вот в данный момент не находится даже, чтобы отдать. Карданов не любил наблюдать женщин, перепуганных собственными проблемами, тем более негоже казалось самому проявляться со своей маленькой проблемой, тратить сто слов на сто целковых, его тянуло поговорить с Надей, услышать голос человека, который старался «поиметь» его телефон, это подтверждало его теорию, что плохие ребята — просто фикция, а на самом деле все должны дружить, и серьезные проблемы — тоже фикция, но в конце разговора неплохо бы возвернуть краткосрочную ссуду и увенчать деловую преамбулу дружественных контактов стремительным рейдом хотя бы по кафе-мороженым.

Но размышлять не приходилось, право выбора за ней, а она заказала, чтобы он позвонил ей. Надя говорила с ним напряженно и неловко, как-то выделанно, совсем не так, как прошлым летом в Серебряном бору, когда говорила, собственно, Свентицкая, а она только поддакивала, но и поддакивать можно по-разному. Карданов попробовал закинуть удочку насчет, когда и куда следует приволочь круглую сумму, но Надя решительно сказала, что это не телефонный разговор, и он может подъехать к ней, собственно и подъезжать-то всего-ничего, она живет на углу Петровки и Страстного, сказала точный адрес и уже вконец одеревеневшим голосом добавила, что она его ждет, пусть приходит прямо сейчас, у нее никого нет и весь вечер не будет, стала объяснять, почему так получилось, что никого нет, но быстро запуталась и умолкла, поняв, что говорит уже нечто далеко выходящее за рамки самой чудовищной наивности.

Карданов опять пошел пешком, почти по тому же маршруту, по которому шел вчера на многостороннее рандеву в Эрмитаж, зашел в старый, запущенный подъезд и поднялся по широкой лестнице до второго этажа.

Она очень старалась, чтобы ее квартирка «выглядела», и это вызывало нестерпимую жалость; ее поглядыванья на него, отметил ли новую убогогабаритную стенку, полочку толстеньких суперобменных книжных корешков, Дрюон вперемежку с Дюма при явном преобладании Дрюона, не корешки, а загляденье, все как один по талонам за макулатуру, задержится ли на кухне, повертится ли около табуреточек и полочек, на диво удобно сработанных в дружественной стране, члене СЭВ. Столик на кухне, накрытый яркой, веселенькой клеенкой, стол в комнате, накрытый темно-желтой тяжелой скатертью, она не знала, куда его усадить, — на один из стульев около стола или же прямо на диван-кровать отечественного производства, по углам которого удобно расположились пухленькие плюшевые подушечки. Слоников не было, их, видимо, вытеснил Морис Дрюон, и Надя, полнокровная, замечательно развитая молодая женщина, металась по квартирке в своем роскошном шелковом платье, как большая и яркая подбитая птица.