Павел Лукницкий - Избранное

— Ну? Теперь ты пришла?

— Пришла!… Муж мой дурак, не умеет просить… Теперь я иначе прошу, почтенный. Ты давал нам раньше, теперь тоже дай, много не надо, дай, сколько велит тебе бог; сама буду я отдавать…

— Сейчас можешь отдать? — нагло глядя на нее, процедил купец.

— Что есть у меня сейчас?… Ио, Али!… Ты говоришь…

Но испуг Рыбьей Кости сразу же сменяется равнодушной покорностью.

— Пусть так… Твоя воля, достойный.

Она думает о детях и о вкусе горячих лепешек. Купец пренебрежительно оглядывает ее, лениво встает, проходит в темную половину лавки, выносит на свет две черствые гороховые лепешки, швыряет их под ноги женщине.

— Рыбья Кость!… Обглоданные кости нужны собакам!… Но я добр, иди! За эти прекрасные лепешки тебе ничего отдавать не придется.

И Рыбья Кость, пряча свое унижение, опустив голову так, что разметанные волосы упали на лицо, неуверенным шагом побрела прочь от лавки. Лепешки она прижала к груди и совсем не думала о еде.

Когда она скрылась за поворотом тропы, Кендыри. Собравшийся в дальний путь, вышел из глубины лавки.

— Ты видел? — усмехнулся купец. — Я не слишком жадный…

— Видел, — безразлично произнес Кендыри и даже не улыбнулся. — Я бы подавился такой… Видишь, на бедность свою жалуешься ты напрасно: свой товар отдаешь не только в кредит!

— Конечно. И пусть этот нищий дурак не думает, что, назвав меня жуликом, он дал мне это слово в подарок… Я тоже не бываю в долгу!…

Проведя день в безделье, Ниссо к вечеру забрела в дальний уголок сада и, ползая на корточках под тутовыми деревьями, собирала сладкие ягоды. Они были темно-синими, крупными, — таких крупных ягод в своем Дуобе Ниссо не видела никогда. В саду Азиз-хона было несколько деревьев с очень крупными ягодами, но те были желто-розовыми, и их приторно-пряный вкус не нравился Ниссо.

Ниссо потеряла поясок. Длинная рубаха старой Гюльриз волочилась по земле, мешала. Ниссо постепенно наполнила подол ягодами. Она и сама не знала, зачем и для кого собирает их.

Ей никуда не хотелось уходить из этого с ада. Она чувствовала себя в безопасности, не думала ни о чем.

Услышав мужские голоса, Ниссо притаилась за деревом. Она не испугалась и поняла, что, в сущности, весь день дожидалась возвращения этого непонятного, доброго человека. Вот он идет, мелькая за стволами деревьев, с тем, другим, которого зовут Бахтиор. Этот другой ничем не примечателен, — он такой же, как все; но русский…

Не выдавая своего присутствия, Ниссо прислушивается к спокойному голосу русского. Он сейчас не смеется, он говорит что-то очень решительно, как хозяин; Ниссо напрасно старается расслышать слова: сад шелестит листвою.

Пойти в дом? Девушке хочется поближе посмотреть на Шо-Пира, но все-таки лучше остаться здесь.

Ниссо садится на траву, лениво пересыпает собранные ягоды и, выбирая самые крупные, не спеша отправляет их в рот. По всему саду раздается громкий зов:

— Ниссо! Э-гей, Нис-со!… Вздрогнув, Ниссо отпускает подол рубахи, ягоды сыплются на траву.

— Ниссо! Ну, иди же сюда. Где ты запряталась?

Надо, пожалуй, послушаться. Ниссо выходит навстречу Шо-Пиру.

Столкнувшись с нею лицом к лицу, Шо-Пир начинает неистово хохотать. Ниссо обижена, озадачена — стоит, смущенно улыбаясь.

— Хороша! Ох, хороша! — подбоченясь, выговаривает, наконец, Шо-Пир. Да ты посмотрела бы на себя! Ну просто чучело чучелом!

Тут только Ниссо замечает, что рубаха сверху донизу измазана, что к липким рукам пристала земля.

Она хочет убежать, но Шо-Пир удерживает ее.

— Идем, идем… Обедать пора.

И, шутливо подтолкнув Ниссо, ведет ее к дому.

— Что ты ей, нана, такую рубаху дала? Она в ней, как цыпленок в мешке?

— А не знаю, не знаю! — отвечает Гюльриз — Весь день не подходила ко мне… Ниссо, повернись! Где поясок? Потеряла? Какая богатая! Возьми теперь вот эту веревочку.

— Да пойди ты, умойся скорее! — говорит Шо-Пир, и Ниссо послушно уходит за угол дома.

Бахтиор выносит из кладовки пиалку с абрикосовой халвой. Шо-Пир знает: Гюльриз сварила эту халву, чтобы приберечь ее к Весеннему празднику.

— Что, Бахтиор, весна на душе у тебя?… измазалась, как теленок, невеста твоя! Мыться ее послал.

Бахтиор, вспыхнув, прикрывает халву ладонью, но не относить же ее обратно в кладовку!

— Ты шутишь, Шо-Пир, кто-нибудь услышит, знаешь, какие разговоры пойдут? Председатель сельсовета чужих женщин крадет?

— Какая она женщина? Не успела еще на мир взглянуть, — женщина! Девчонка она!

— Нет, не девчонка! — убежденно произносит Бахтиор. — Женщина.

— И тебе, наверное, нравится? Скажи, нравится?

Бахтиор никак не может привыкнуть к подтруниваниям Шо-Пира. Он готов обидеться, а Шо-Пир продолжает:

— Впрочем, почему бы в самом деле тебе на ней не жениться? Конечно, по советскому закону. Ведь можешь же ты ей понравиться? Тебе двадцать есть уже?… Ну вот, поживет она у нас, подрастет, полюбит тебя. Ростом не вышел немножко, но зато весел и горяч — во!

Гюльриз выносит из дома котелок гороховой каши.

— Сходи за девчонкой, нана! Что она там пропала?

— Рубашку стирает… — возвращаясь, говорит старуха. — Очень ты ее, Шо-Пир, напугал.

— Да подай ей другую. Вот, в самом деле, коза!…

Когда, наконец, чистую, свежую, с заплетенными косами Ниссо удалось усадить за стол, она заявила, что наелась тутовых ягод. Шо-Пир не стал ее уговаривать, но велел ей сидеть со всеми.

Он с удовлетворением заметил, что Ниссо меньше дичится, на вопросы отвечает охотно, хотя и сдержанно. Она уже запросто разговаривала с Бахтиором, и он смущался, удивляя этим Шо-Пира, который не узнавал в нем всегда решительного и смелого парня.

Энергия и решительность Бахтиора понравились Шо-Пиру в первый же год его жизни в Сиатанге. Именно потому он и добился избрания Бахтиора председателем сельсовета; самого же Шо-Пира ущельцы выбрали заместителем Бахтиора.

В то время Бахтиору было семнадцать лет. Придя в Сиатанг, Шо-Пир, тогда еще вовсе не Шо-Пир, а демобилизованный красноармеец Александр Медведев, — зашел в первый же тутовый сад, где вода канала была почище, а деревья давали плотную тень. Снял с себя вещевой мешок, двустволку и брезентовую полевую сумку, скинул с плеч скатку шинели и устало опустился на сочную траву.

Жители селения рассаживались вокруг на траве, беззастенчиво разглядывая незнакомца, с наивным любопытством ощупывали его одежду и вещи… И завели между собой ожесточенный спор. Особенно горячился молодой черноглазый ущелец, — он чуть не подрался с двумя стариками, утверждавшими что-то повелительным, гневным тоном. Александр еще не понимал тогда языка сиатангцев, но позже узнал: старики хотели его прогнать, и только факирская молодежь, решив, что пришел он «от настоящей советской власти», отстояла его.