Йонас Авижюс - Дягимай

Бог его знает, то ли лишнего хватил, то ли простодушие соседа подействовало (должно быть, и то и другое), но Даниелюса развезло. По правде говоря, виной всему — как это ни смешно — чертова финская баня Аполинараса!

«Здесь можно отдохнуть от городского шума, от назойливых разговоров с посетителями. После охоты твоя баня, Аполинарас, просто молодость возвращает. Молодец!» — заливался Юлюс Багдонас, этот покровитель «Передовика». Остальные хором поддержали его: «Да, это даже коню ясно — у Лаукувы секретарь что надо! Голова! Он и работать умеет, и отдыхать». Даже товарищ Клигас, скупой на похвалу, и тот не удержался, чтобы не погладить Малдейкиса по шерстке, признав, что во многих бывал он банях, но такой, как у Аполинараса, нигде нет («Типовой проект, но все оборудовано со вкусом, с выдумкой. Сюда и иностранного гостя не грех пригласить»).

Даниелюс слушал, и вдруг его обуяло неудержимое желание излить душу. Именно здесь, за этим столом, сейчас же, пока раздражают его это самодовольство и эта сытость. Он никак не мог взять в толк, что же заставляет его открыто, без обиняков выложить то, что наболело. Поначалу он даже злился на самого себя, пытался образумить себя и уговорить, что лучше помолчать, но так и не смог устоять перед соблазном, вырвавшим с каким-то дьявольским остервенением у него изо рта слова, оголявшие душу. Если бы разговор принял другой оборот, Даниелюс, может быть, и промолчал бы. Но кто-то из гостей вежливо заметил, что пора и честь знать, время позднее, а Аполинарас Малдейкис возьми и одерни его грубым смешком:

— Только через мой труп. Или при условии, что сосед Гиринис всех прихватит с собой.

— Я? Милости просим, товарищи. Но предупреждаю: в Епушотасе финской бани нет.

— Нищие! — бросил Юргис Папечкис.

— Почему нищие? — поспешил на помощь зарвавшемуся председателю исполкома Малдейкис, — Епушотас чуток отстал от нас, это правда. А вы что хотели, чтоб новый секретарь за три года совершил в экономике района переворот? Я оптимист, товарищи, я смею всех заверить: еще до конца пятилетки товарищ Гиринис пригласит нас в свои владения, в еще более прекрасную баню, чем та, под гостеприимной крышей которой мы с вами вкушаем эти скромные яства…

— Ура! — прокатилась дружная волна одобрения. — Ура! — раздались хлопки.

Даниелюс медленно и тяжко встал из-за стола.

— Нет! — закричал он. — В свои владения я вас не приглашу, как осмелился заверить всех устроитель нынешнего вечера. А если такое и случится, то у вас, мои уважаемые гости, не будет столь приятной возможности обмыть охотничьи трофеи в финской бане, ибо такого строения в Епушотасе никто — во всяком случае, пока я работаю секретарем — не увидит. И не потому, что мы нищие, достойные сожаления, и не потому, что не такие оптимисты, как уважаемый товарищ Малдейкис. Нет, совсем не потому. Захоти мы, и построили бы баньку ничуть не хуже, чем эта. Что правда, то правда. Но мы, видите ли люди нерасторопные, не всегда успеваем за модой. Кроме того, и мозги наши работают не в том направлении, о каком большинство из присутствующих здесь думает. Финская баня — это хорошее дело, спору нет, но пусть в ней парятся сами финны. Мы же лучше построим на несколько квартир больше, потому что в них очень нуждается рабочий народ.

За столом воцарилось неловкое молчание. Слышно было, как тяжело дышит сосед Даниелюса Юлюс Багдонас.

Первым опомнился Юочка. Вскочил как ужаленный:

— Товарищи! А ведь Гиринис правду говорит. Попариться, попотеть, потом посидеть за рюмашкой — приятно, ясное дело, может, ответработники и заслуживают такого, но когда знаешь, сколько еще людей ютится в одной комнате, в тесноте, то… Короче говоря, проблема эта большая! Есть над чем голову поломать…

— Ну и ломай на здоровье, — выдохнул Юргис Папечкис, сверля директора мельницы сердитым взглядом. — Ступай домой, сунь свою голову под подушку и ломай ее сколько тебе заблагорассудится; а за столом, в приличной компании, людям кровь не порть. Ишь ты, Сократ нашелся!

— Красиво, ничего не скажешь, — вспыхнул и Багдонас, наклоняясь к Даниелюсу. — Товарищ Гиринис, меня поражает ваша политическая безграмотность: вы грубо искажаете идею равенства.

— Я только позволил себе напомнить присутствующим о партийной совести, товарищ Багдонас.

— К чему эта демагогия, любезный, — Багдонас покраснел до синевы. — Ссылаетесь на народ, а скажите…

Но Аполинарас Малдейкис не дал ему договорить. Подскочил и, словно дирижер, призывающий к порядку огромный оркестр, замахал своими ручищами:

— Внимание! Внимание, товарищи! Юочка затягивает, все другие подхватывают. Раз, два, три! «По селу скакал я, вдруг с коня упал».

Чьи-то голоса затянули песню, но, нестройные, скоро замолкли.

Между тем Юлюс Багдонас продолжал:

— Ссылаетесь на народ… как же… А скажите, любезные, чем же народ обижен. Чем, товарищ Гиринис? У каждого пятого в деревне мотоцикл, многие ждут легковых машин, в магазинах товаров навалом… («Только не таких, какие хочешь», — буркнул себе под нос Юочка, но так, чтобы другие слышали.) Квартир не хватает? Во всем мире с жильем туго. Нечего из этого трагедию делать. Хотите, чтобы уже сегодня…

— Ясно, ясно, — нетерпеливо перебил его Даниелюс, опасаясь, что вот-вот ляпнет товарищу Багдонасу какую-нибудь дерзость. — Все прекрасно: шагаем победно из пятилетки в пятилетку, вперед да вперед («Какого черта иронизирую?»), но, полагаю, не очень убедительно звучат аргументы тех, кто все наши трудности сваливает на войну… После войны уже два поколения выросло.

— Браво! — воскликнул Юочка.

Товарищ Клигас сидел, подперев ладонью голову. Лица его не было видно, светилась только плешь на макушке, но Даниелюсу почему-то казалось, что его сутулая костлявая спина едва заметно подрагивает от беззвучного смеха, хотя Клигас и не думал смеяться, даже не улыбался, застыл как изваянье, которому безразлично все, что творится вокруг.

— Нелогично? Да, но кое для кого такие оправдания страх как удобны, — еще больше распалился Даниелюс, вконец выведенный из себя притворным подрагиванием сутулой Клигасовой спины. — Я не говорю, что для всех удобны… Если люди, которые думают, ищут, анализируют, стараются найти ответ на трудные вопросы. Но многие… э-э, зачем, мол, голову себе морочить, углубляться, еще наткнешься на какую-нибудь мину, лучше всего свалить собственное безделье на войну — и не ошибешься. Но это тактика трусов и недоумков!

У Юлюса Багдонаса дрогнула челюсть. Он собирался что-то сказать, но раздумал, а может, просто не успел, потому что в разговор снова вмешался Аполинарас Малдейкис, боясь, что его недостаточную активность истолкуют превратно.

— Это мне, Гиринис, нравится. В самом деле — компания яйца выеденного не стоит, если все придерживаются одного и того же мнения. Тогда, как говорится, капут: только есть и спать… Поздравляю тебя, брат. Поздравляю… Никогда бы не подумал, что тебя, как и нашего мельника Юочку, изнуряют порой припадки критического реализма. И как раз в те моменты, когда окружающие желают, веселясь, забыться… Стоит ли за стол садиться, если наперед знаешь, что не удержишься, чтобы не испортить праздничного настроения?