Йонас Авижюс - Дягимай

«Ах, надо было тяпнуть на дорогу еще одну рюмку…»

Унте не заметил, как ввалился в привокзальный ресторан. Людей здесь была прорва, но до отхода поезда оставалось часа полтора, не меньше, так что входи, не дрейфь, заказывай себе ужин и графинчик водки, тем более что привязался к нему какой-то несчастный тип, от которого недавно сбежала жена и которому тоже позарез хотелось утопить свое горе в стаканчике. Поэтому в поезд оба сели, изрядно поддав, к тому же у каждого из них карманы оттягивала бутылочка белой, так сказать, на посошок. В вагоне к ним прикипела еще парочка таких, как они, и как начали, так дули до трех часов утра; может быть, они чокались бы и еще дольше, но остальные пассажиры не оценили по достоинству в такой поздний час репертуар Унте — его старинные песни.

Проснулся он от жажды, губы запеклись, голова кружилась, а изо рта несло так, словно там кавалерийский эскадрон остановился на постой. Унте не сразу все вспомнил. А когда вспомнил, то все равно не мог свести концы с концами. Покосился на полку, куда сунул покупки, и обрадовался. Чемоданчик с привязанными к нему коробками не тронули. «Слава богу, пока еще не все ворюги…». Часы показывали: через пятнадцать минут Епушотас. Унте стал поспешно собираться. Но когда собрался и протиснулся к выходу, выяснилась одна неприятность: его преданные часы стояли, а поезд мчался по Латвии, и уже целый час миновал после Епушотаса. Унте обрушился на проводницу, бойкую молодуху, но та только мстительно скалила зубы, довольная своей проделкой: говорила же я вам с вечера, кончайте свой концерт, товарищ пассажир, а то проспите, вот и проспали.

Не оставалось ничего другого, как только ждать ближайшей станции, на которую, к счастью, через несколько минут поезд и прибыл. За это время Унте успел утолить жажду, выдув полбачка воды, и заключить мир с проводницей, ибо, что ни говори, виновата не она, а водка.

(«Больше эту гадость в рот не возьму!»).

В Епушотас он вернулся только после завтрака: никак не удавалось поймать попутку. Если какая-нибудь и останавливалась, то шофер коротко отвечал: извини, не туда, дружище. Наконец, когда терпение лопнуло, он схватил такси и, развалившись на заднем сиденье, влетел в родное местечко. «Пятнадцать рубликов собаке под хвост, но зато с фасоном», — глумился он над собой. Выпитое вчера еще давало себя знать. Разум подсказывал: скорей в Дягимай, домой! Но вспомнил Салюте с ее бесконечными проповедями и нравоучениями, и на душе стало так муторно, что в ту сторону и смотреть не хотелось. А тут еще стала его эта чертова жажда донимать. Ну просто пожар! Лимонадом или водой из крана его не погасишь. Минеральная тоже не годится, слабовата. Пиво! — вот бальзам на рану. Но от пива только след остался — груды пустых ящиков на задворках магазина. Выпили. Выдули, выхлестали, вылакали. Даже прокисшее, чтоб у них всех заворот кишок… Вот же не везет доброму человеку, черт бы вас побрал! Что же, придется бормотуху или, как ее называют спившиеся канцеляристы в честь своего главного производственного средства, — «чернила». Недурно действует, если с водичкой смешать. Но и тут закавыка — этого лекарства ни единой бутылки на полке. Может, водки, коньяку. Бррр! При одной мысли с души воротит. С другой стороны, как говаривали наши предки, клин клином вышибают. Унте уже хотел было попросить этого лекарства, хотя и его в магазине что-то не было видно, но вдруг вспомнил, что по специальному распоряжению районных властей с первого числа сего месяца все алкогольные напитки, кроме пива, продаются только по выходным. Стало быть, сегодняшний день — черный в календаре. Стало быть, блага, которые питают наш оптимизм, будут выложены на прилавки только в субботу утром, поскольку и двух дней (ежели их, конечно, рационально использовать) вполне достаточно, чтобы отравить всю неделю. Увы, сколько их, этих выпивох, заливающих день-деньской, не упускающих ни одного удобного случая, ищущих любой повод. Ходят из магазина в магазин, оглядывают непозволительно пустые прилавки и униженно подмигивают знакомым продавцам, авось сжалятся и вытащат из-под прилавка бутылочку белой. Только разве каплей утолишь жажду толпы? Потому-то многие, не надеясь на доброту и сострадание работников прилавка, садятся на мотоциклы, в автомобили, в грузовики (кто-то однажды даже на тракторе десятка три километров отмахал) и мчатся в Лаукувский район, где не действует «закон Даниелюса Гириниса». Ах, если бы кто-нибудь подсчитал, сколько времени уходит на эти поездки, сколько бензина… Все ведут счет только бутылкам, деньгам, уплывшим из бумажников, а лаукувские работники торговли радуются неслыханному перевыполнению плана по продаже алкогольных напитков, который является мечтой и недосягаемой вершиной для епушотасцев.

— Ну не олух ли тот, кто придумал такое! — громогласно заявил Унте, вперив рассерженный взгляд в продавщицу. — Прошу тотчас же продать мне две бутылки водки!

— Ишь какой отыскался! — обиделась молоденькая продавщица. — Ты не очень-то горло дери, все равно его не смочишь.

— Это Гиринис из Дягимай, нашего секретаря брат, — шепотом предупредила свою подругу вторая продавщица. И, заговорщически подмигнув Унте, тихо добавила: — Подойди-ка сюда, поищем то, что ты здесь в воскресенье оставил…

— Я? — осоловело уставился Унте.

— Неужто забыл? Только деньги не заплатил…

— Ну и развелось ловкачей, коза их задери? — взъярился Унте. — Ты мне этот запретный плод продай не как брату секретаря, не по блату, а как простому смертному. Обслужи, а не делай милость. Ясно?

Все в магазине дружно рассмеялись.

— Какой-то придурок! Свинья! Из дурдома сбежал, что ли? — напустилась на него щекастая продавщица, покрываясь красными пятнами.

Двое знакомых мужчин догнали Унте на улице.

— Ты что, Гиринис, зазеленел?

— Нет, покуда только почки пустил. Так сказать, вступление. Три недели в рот не брал, ни капли, а со вчерашнего дня взял — и расцвел.

— И мы вчера крепко поддали. У нас мотоцикл с прицепом. Может, слетаем за кордон, в Лаукуву, и прихватим там маленько?

Эти двое моторизованных знакомых были Робертас Марма и Альбертас Гайлюс. Будь Унте трезв, он в их сторону даже не плюнул бы, потому что презирал, но когда бывал под градусом, у него всю неприязнь как ветром сдувало. Поэтому-то и сидел он в коляске, оседлав огромную клетчатую сумку; Марма собирался набить ее бутылками доверху, потому что пора пополнить запасы тайного буфета в бане. Что ни говори, Унте была оказана величайшая честь, хотя Альбертас, ерзавший на заднем сиденье за спиной у Мармы, и не упускал случая поиздеваться над попутчиком.

— Летим, оседлав козла, как ведьмы, — перекрикивал он ветер, угрюмо свистевший над ними. — А могли бы как какие-нибудь паны, не будь ты, Унте, последний дурак: такой брат у тебя, а ты автомобиль у него до сих пор не выцарапал!