Николай Балаев - Бурый призрак Чукотки

— Да Костя говорит — за сопку побежал. В вашу, мол, сторону.

— Юмори-и-ст. Попугать, что ли, вздумал? Только черный юмор какой-то.

— Надо наблюдать. — Сын покосился на облитое лунным светом окно.

— В нашу — это условно, — успокаивающе сказал я. — Тут полторы сотни верст горной мешанины. Долины запутаны, да и мы севернее бригады. Чего Кадьяку на самом краю Севера делать? Он скорее в любую другую сторону пойдет. Вот если это белый медведь, тогда…

— И Окот подтверждает.

— Именно. Слишком многие подтверждают, и все из местного населения, то есть те, для кого тундра — дом родной. Кстати, были и другие случаи, у приезжих ребят…

— Какие случаи? — спросил сын.

— Давнишние, правда, но это дела не меняет. Я вам уже рассказывал про случай на Эльгыгытгыне. Так следующим летом мы вновь приехали на озеро уже впятером. Четверо отпускников из Певека. Куваев прилетел из Москвы. Специально искать Кадьяка.

На противоположной стороне озера в то лето стояла картографическая экспедиция из Ленинграда. У них вездеход был, ездили много, готовили куски территории к аэросъемке. Надо было и нам хоть по очереди ездить с ними, а мы увлеклись охотой да рыбалкой. Молоды были.

Как-то утром у подножия гор, замыкающих широкую долину на западном берегу озера, показались три движущихся предмета.

— Человеки идут! — посмотрев в бинокль, торжественно сказал Олег. Он любил употреблять древние грамматические формы.

Пришедшие оказались геологами Чаунского геологоразведочного управления. Их поисковая партия стояла километрах в пятидесяти от озера. Работы они закончили, партия ждала вывоза, а вот трое не выдержали и пошли к топографам, так как знали, что к ним вертолет летает часто.

За столом состоялся разговор о жизни и работе. И как-то речь зашла о медведях. Геологи сказали, что прошедшим днем видели очень большого медведя очень светлой окраски. По виду — белого. И тогда с нашей стороны последовали вздохи, иронические реплики и разъяснения, кто такой белый медведь и где он живет. Но оказалось, что геологи знали это достаточно хорошо и без нас. И потому четко, заявили, что Кадьяк — это миф, а белый — возможен. Один даже рассказал, что раньше работал на Камчатке, и там хорошо знают белых медведей по личным встречам. Но мы не поверили.

Так и расстались — каждая сторона при своем интересе.

Да, тогда мы так и не углядели. Может быть и сейчас что-то сочится стороной?

— Жутковато все выглядит под луной, — сказала жена. — Жуткие вести, наверное, пропитывают пейзаж своим смыслом. А пурги-то у нас не видать. Костя сказал, у них южак, метров двадцать.

— Если южак — часа через полтора у нас будет… Белый…

— Бурый же, все подтвердили. Да белый цвет в пургу и не заметишь.

— Резонно. А здорово они там переполошились. Костя даже родной язык забыл. По-иностранному шпарит, а русский забыл. Дымоход-то.

Дальнейшие события развивались стремительно.

Вертолет прилетел, когда мы, отсидев трехдневную пургу, дорвались до воли и катались с нашего бугра на лыжах. Машина на бреющем полете выскочила из-за восточного склона Скрипучки и пошла над озером к нашему жилью. Она сделала круг (по дыму из трубы пилоты определили направление ветра) и села у своего НЗ, бочек с вертолетным топливом. Мы подошли. Распахнулось окошко, и знакомый командир крикнул:

— Привет! Держи, ребенок!

В сторону сына полетел яркий оранжевый шар, грейпфрут.

— Спа-си-ба! — крикнул сын, ловя подарок.

— Вылезайте перекусить — и чайку! — позвала жена.

— Можно, — кивнул командир. — Думали чаевать на Выроттымкинвееме, а там… — Он махнул рукой.

Трое летчиков выпрыгнули из вертолета, затем показался человек в замызганном полушубке, бородатый и с блуждающими глазами. Расперев руки в дверном проеме, он осторожно оглядел окрестности и только потом выпрыгнул на снег. Затем снова огляделся. Пейзаж, видно, внушил доверие, человек запахнул полушубок и направился к дому. Радист махнул на него головой, крутанул ладонью у виска и шепнул:

— Сторож горняцкий.

— ЧП у них на участке, — сказал, прихлебывая чай с бутербродом, командир. — Подлетаем сейчас, смотрим — ракеты, красные, метят почти в машину. — Командир оборвал рассказ и кивнул бородатому: — Давай сам рассказывай.

— А чего рассказывать-то? Не буду больше там сидеть!.. Не буду! — неожиданно истерично крикнул сторож. — Бросили, заразы!

— Тихо, тихо. — Командир прижал его плечо ладонью. — Никто тебя не неволил, сам подписался.

— Я от людей хранить подписывался, а не от зверюг…

Под тяжелой властной рукой сторож обмяк, посидел минуту молча, а потом заговорил:

— Семка к пастухам подался, они позавчера кочевали в дальнем конце долины, мы в бинокль засекли. Ну, говорит, мяса наменяю на сгущенку, банки консервные уже обрыдли. Иди, говорю. Ушел он утром, к вечеру обещал быть. Только нет и нет. Однако часов в десять слышу — скрипит. Потом дверь в сенях затарахтела да трах в стену! Громко так. Ну, думаю, бражки насосался в гостях. Однако в комнату не идет, шебаршит в сенях. Чего, думаю, он там в потемках? Раскрываю дверь, а сени… у-у-у! — У сторожа в глазах заплясали дикие огни, он поперхнулся, кашлянул и глубоко вдохнул: — Ух-ху-у… никто не поверит… полны сени шерсти! Поначалу ничего не понял, но тут дух и тепло… и догадался; бочина лохматый под потолок всю дверь застил и ходит ходуном. Ды-ышит. Я, кажись, онемел… но после, видать, крикнул… хотя, если взаправду, убей бог, не помню. Только бочина поплыла как-то в сторону, а ко мне морда. Во! — Сторож махнул руки в стороны, пихнув командира и штурмана: — Рыжая! Язык желтый! Глаза в огне! И одного уха начисто нет!

Сторож замолк, направив невидящий взгляд в нас, ошеломленных рассказом. Конечно, перед глазами его сейчас возникла та фантастическая морда. Молчание длилось долго, потом руки сторожа обвисли и взгляд сбрел осмысленность.

— Ну?! — шепнул сын.

— Ну… Ну!.. Не запряг!! Да, значит… Я дверь — назад, это уж как в тумане. Крюк успел набросить, а вот до ружья… Он в дверь бух! Она — тресь! Я в окошко да в баню, вместе с рамой, только в дверях сбросил. Но он следом не пошел. И в комнате особо не пиратничал, только стол развалил. В сенях полки порушил, приману — Семка песца промышляет — захватил и ушел. Рыба была, харитоны свежие, мороженые — не тронул. Выходил когда, я из окошка глядел, — притолоку верхнюю дверную спиной своротил. А дверь-то два с лишком метра. Вот. И прямо кустарниками подался в сторону Пегтымеля. Бежит и орет:

— О-хгы! О-хго!

Выроттынкимвеем — кустарниковая река. Там такие заросли — вездеход не пролезет. Что за зверюга — как танк?

Над столом повисло долгое напряженное молчание, а потом командир сказал: