Николай Балаев - Бурый призрак Чукотки

Поселок проплыл мимо и растаял на западе. Косо сыпали снежные заряды. Окончив свой танец победы. Умка, насытился и уснул рядом с добычей. Разбудил его тревожный рев моржих, вопли чаек и резкий запах. Льдина приближалась к песчаной косе, окаймленной белой прибойной полосой и вытянутой далеко в море. Посреди косы возвышался темный бугор. Умка встал и покрутил головой, принюхиваясь. Запах шел от бугра. Хватая кислый запах и разглядывая бурый бугор, Умка определил — Рьэв. На мелководье, с замытыми в песок головой и брюхом, лежал кит. Заслышав рев моржей, по спине его суетливо забегали песцы.

Несколько раз в долгой жизни Умке встречались выброшенные морем на побережье старые или умершие от ран киты. И всегда вокруг них собирались тундровое зверье и птицы. Зимой хозяйничали белые медведи, песцы, росомахи. Весной наведывались волки. Все звери в округе были тогда сыты и ленивы, приносили большое потомство. А песцы жили прямо в туше, прогрызая многочисленные норы. В годы Кита звери, питавшиеся им, переставали бояться человека: были до того смазаны жиром, что их мех терял всякую ценность, и профессиональные охотники только бессильно ругались на судьбу.

Миновав косу с тушей кита, вереница льдин по широкой дуге, подчиняясь течению, образованному косой, направилась на северо-восток. Берег исчез вдали, постепенно течение слабело, и ветер снова понес льдины на восток, в широкие ворота пролива Лонга.

Умка отъедался и отдыхал. Под стеной тороса он вырыл небольшое углубление и, лежа там, сквозь сытую полудрему наблюдал, как мимо проплывали далекие берега земли, как горы становились все ниже и наконец исчезли совсем. Только темная полоска суши приближалась и удалялась, постепенно обозначая Нутэскын, землю и заливы, которыми оканчивался Анкы — океан.

Но вот прилетел ветер и повернул льды на юг. Снова почти вплотную приблизился берег, загроможденный высокими крутыми горами. Пролив, разделяющий материки, вереница льдов миновала всего за одну ночь. Могучее течение подхватило льды и понесло на юго-запад.

Вода теплела с каждым днем и усиленно точила «судно», где находился Умка. Обломок уменьшался на глазах. Качка стала ощутимее, волны перехлестывали край, и Умка перетащил добычу подальше.

Как-то утром моржихи потолкали в воду детенышей, прыгнули следом и поплыли к полоске земли на горизонте… Это было зимнее пастбище Энмыльын, уже на южном побережье Чукотки.

В один из дней ветер усилился и волны стали высокими, как фонтаны, выбрасываемые китами. Торос долго скрипел и стонал, а потом двинулся на край льдины. Умка едва успел отскочить. Торос толкнул остатки старого Кэглючина в воду, а затем рухнул и сам. Льдина, освобожденная от огромной тяжести, чуть подвсплыла, валы теперь перехлестывали ее реже, зато негде стало прятаться.

Поверхность льдины превратилась в скользкую площадку. Умка отбежал на середину, где качка ощущалась меньше, растопырил лапы, стараясь удержаться на месте, и глянул кругом. Совсем недалеко воду взрезал высокий темный треугольник. За ним второй, третий… Касатки! Существа, наводящие ужас на всех живущих во льдах и океане!

Плавники замелькали вокруг льдины и полетели к месту, где упал Кэглючин. Одна хищница, разворачиваясь, скользнула рядом. На Умку глянул пронзительный рыжий глаз, мелькнул темный, с белой рябью бок. Умка ощетинился, но касатка рванулась к пирующей стае. Волны в том месте забурлили, над водой повисли протяжные высокие вопли. Умка смотрел, как быстро исчезали остатки его добычи в глотках огромных морских существ. И не заметил, как за спиной, в той стороне, куда плыла льдина, в просветах между волн обозначился низкий берег.

Касатки расправились с Кэглючином и повернули к льдине. Окружив ее, они запрыгали, почти целиком выскакивая из воды. Стоя какие-то мгновения на хвосте, они были выше Умки почти в три раза. Рассмотрев новую добычу, одна из хищниц нырнула подо льдину и толкнула ее спиной. Следом толкнула вторая. Льдина, потеряв волновой ритм, заходила ходуном. Умка старался удержаться посредине и не съехать в воду. Его когти и клыки, его невероятная сила — ничто против зубов стаи этих безжалостных убийц. Там, дома, в полярных льдах, он не раз наблюдал, как касатки вот такими толчками сбрасывали в воду нерп и лахтаков, а если лед был тонок, просто с разгона проламывали его рядом с ничего не подозревающим животным.

Беспорядочные вначале толчки постепенно обрели ритм и переместились в одно место. Край льдины стал задираться вверх. Умка, отчаянно вонзая когти в лед, пытался удержаться, а когда все же заскользил, льдина неожиданно выровнялась, попрыгала на волнах и мягко вошла во что-то вязкое. Умка огляделся. Его «корабль» стоял на мелководье, совсем недалеко лежала песчаная полоска, а дальше начиналась прибрежная тундра. Умка несколькими прыжками перемахнул песчаный пляж, выскочил на невысокий обрывчик и помчался по коричневым мягким кочкам тундры к невысоким пологим дюнам…

Однажды руководство совхоза разрешило нам провести новогодние праздники на центральной усадьбе. Когда в субботу утром мы приехали туда то застали необычный переполох. По поселку живописными группами шастали здешние мужики. На каждом меховая одежда, у пояса нож, в ножнах, за спиной оружие, да все нарезное.

— В набег собираются? — вслух подумал я.

— А мне с ними? — загорелся сын.

— Да это же любители, — засмеялся водитель вездехода. — Вечером после работы капканы не пойдешь проверять — темень. Вот и ждут субботы.

Через полчаса охотники рассосались среди торосов, и в поселке воцарилась тишина.

Но прошло часа два, и тишина лопнула. Вначале под окнами загремели возбужденные голоса, потом захлопали двери. Мы вышли на улицу. Там уже собралась изрядная толпа, окружившая трех любителей. Над ней висел тревожный гомон:

— Господи, во страсть-то!

— …Ага. Толик за торос поворачивает, а там…

— Не, пусть сам расскажет.

— А чего — сам? Не веришь? Иду вокруг тороса, за которым капкан был, а он навстречу: «Гу-у-ух!» На задних лапах стоит, ростом поболе двух людей. В руке цепь…

— В че-ем?

— Ну в этой… в лапе. А в капкане песец болтается. Во-от такой, с хорошую лису, в цвет тороса, с голубинкой — раньше таких не встречал…

— Ну самое время разглядывать голубинку…

— Да насчет песца врет — охотник же. А медведь — четыре метра… Гм… Может, белый?

— Сам ты белый! Бу-урый, в том и суть! Глаза горят, пасть… что вон то ведро!

— Бурый! — уверенно подтвердил второй любитель.

К вечеру поселок зажужжал — во льдах бродит Кадьяк. Да и действительно: кто в глухую полярную ночь может разгуливать среди торосов в десятке километров от берега? Белый отпал по цвету и еще одной интересной детали: он не промышляет песца. Охотники-профессионалы не единожды рассказывали, что, разоряя их снасти на берегу, белый медведь всегда выбрасывал песца, если он там находился, в сторону, а приманку поедал.