Юрий Пензин - К Колыме приговоренные

У командира взвода охраны лагеря Д-302, капитана Аксёнова, жена и дети погибли во время войны. Сам он, после полученной на этой войне контузии, в строевых частях служить не мог, и когда ему предложили назначение на Колыму, в лагерную охрану, он согласился. Здесь он надеялся забыть своё горе и, если позволит здоровье, дотянуть до пенсии. Лагерь Д-302 был женским, сидели в нём и по уголовным статьям, и по политическим. По политическим больше сидели дети и жёны врагов народа. Работали все на кирпичном заводе по 10–12 часов в сутки. Работа была тяжёлой, кормили плохо, и поэтому многие на работе падали в обморок, а в бараках и больнице умирали от дистрофии. Капитан Аксёнов понимал, что помочь он им ничем не сможет, и поэтому зачерствевшее на войне его сердце здесь ещё больше зачерствело. В рамках, определяющих служебные обязанности, он составлял расписание караулов, разводил их по постам, писал рапорты, делал отчёты, а что было в лагере за этим, его мало интересовало. Особой жалости и большого сострадания к тем, кто падал в обморок и умирал, у него не было, видимо, ещё и потому, что случалось это каждый день и являлось уже нормой лагерной жизни.

Жил капитан Аксёнов в посёлке, занимал комнату в старом бараке. В нём, как и в лагере, жизнь его не отличалась большим разнообразием. Утром, проснувшись, шёл на общую кухню, разогревал тушёнку, кипятил чай, позавтракав, шёл на службу. Вернувшись вечером, опять разогревал тушёнку, грел утренний чай, ужинал, читал газеты и, покурив, ложился спать. К такому распорядку свободного от службы времени он привык, и его этот порядок не тяготил, как не тяготит всё, что становится повседневной нормой быта.

Однажды Аксёнову поручили просмотреть дело заключённой Беликовой, посаженной в лагерь за отца. Отец её был полковником и ещё в начале войны был осуждён на 25 лет лагерей за критику сталинской стратегии её ведения. Дело Беликовой затребовали наверх в связи с тем, что отец её из своего лагеря бежал. Что уж из этого дела там хотели взять — кто знает, а Аксёнову было поручено проверить, всё ли в нём заполнено, как положено.

В деле Беликовой оказалась не до конца заполненной графа: образование. Стояло — незаконченное высшее, а какой институт и какой факультет, указано не было. Вечером, когда заключённые вернулись с работы, Аксёнов вызвал её в свой кабинет. Так как все заключённые были для него на одно, ничего не выражающее лицо, когда она вошла в кабинет, он на неё не посмотрел. И если бы не оказалось, что до войны она училась в том же институте, что и он, ушла бы она от него без всякого с его стороны внимания. И хотя факультеты у них были разные: у неё — филологический, у него — исторический, учились они в одни и те же годы. Она поступила в институт после десятилетки, а он после рабфака.

— Профессора Янковского помните? — не отрываясь от дела, поинтересовался он.

— Его только и осталось, что помнить! — услышал он в ответ.

— Не понимаю, — поднял он голову.

Посмотрев на него с близоруким прищуром, и усмехнувшись с едва скрываемым презрением, Беликова ответила:

— Расстрелян — как враг народа.

И по тону ответа, и по не ускользнувшей от него презрительной усмешке Аксёнов почувствовал, что в этой небольшого роста и хрупкой женщине таится сильный характер. Зная, что на таких в первую очередь падает тяжесть административных мер по наведению порядка в лагере, он спросил:

— На что жалуетесь?

Уже не скрывая презрительной усмешки, Беликова внимательно осмотрела его лицо и, кажется, не найдя в нём того, что искала, поднялась со стула и спросила:

— Я могу идти?

Как правило, после работы, в своём бараке, Аксёнов не перебирал в памяти событий прошедшего дня, но этот случай долго не выходил у него из головы — и в первое время даже мешал уснуть. «Странная женщина», — думал он, лёжа в постели, и видел перед собой её глаза с близоруким прищуром и презрительную усмешку в опушенных уголках губ. Стал он замечать её и на работе. В цехе по обжигу кирпича, где было жарко и поэтому женщины сбрасывали с себя верхнюю одежду, он заметил, что выглядит она подростком и у неё сильно выпирают ключицы, столкнувшись же однажды с ней на выходе из цеха, он обратил внимание на то, что у неё карие глаза и чёрные, с коричневым отливом, волосы. Выделяя её из общей лагерной массы, он, помимо своей воли, стал обращать внимание и на других заключённых. Оказалось, что не все они на одно, ничего не выражающее лицо, а были среди них и весёлые, и грустные, и решительные, и испуганные. Подобное с ним случилось в Германии, когда он по одной из улиц Магдебурга вёл колонну пленных немцев. Тогда она ему тоже казалась вся на одно, по-заячьи испуганное лицо, но когда обратил внимание на белобрысого подростка, видимо, из команды гитлерюгенд, шагающего весело и бодро, похоже, и бравирующего этим, он увидел, что одни из пленных смотрят на него с поощряющей улыбкой, другие, постарше, с осуждением и сожалением. Однако когда этот подросток выскочил из колонны и бросился бежать в сторону разрушенного бомбёжкой здания, и Аксёнов его пристрелил, вся колонна снова обрела для него одно, по-заячьи испуганное лицо.

В последнее время Аксёнову стало казаться, что выглядеть Беликова стала хуже. Однажды он даже видел, как, толкая вагонетку с кирпичом, она упала на рельсы, и долго не могла подняться, а вскоре он узнал, что она лежит в больнице с дистрофией. «А ведь она там умрёт», — подумал Аксёнов и решил отнести ей что-нибудь поесть. В палате Беликова лежала в постели на спине и под одной простынёй. Здесь она казалась ещё меньше ростом, лицо её было бледным, глубоко впавшие глаза, казалось, ничего не выражали, потрескавшиеся губы были синими. Узнала ли она его, Аксёнов не понял. Когда он передал ей то, что принёс, она отвернулась к стене, и по лицу её побежали слёзы.

— Сразу всё не ешьте, плохо будет, — предупредил он её и вышел из палаты.

В другой раз, когда к ней пришёл Аксёнов, она уже могла ходить. Встретившись с ней в коридоре, он передал ей завёрнутый в газету бутерброд с маслом, а она, посмотрев ему прямо в глаза, спросила:

— Зачем вы это делаете?

Аксёнов пожал плечами. Он и сам не очень понимал, зачем это делает. Ведь всё это выходило за рамки служебных обязанностей, где раньше его ничто не трогало. «Веду себя как мальчишка», — думал он. Посмотрев, что ей принёс Аксёнов, Беликова со стеснительностью девочки улыбнулась ему и сказала:

— Вы уж извините меня, я поем при вас.

Чтобы не стеснять её, Аксёнов решил выйти из больницы и покурить на улице. Когда он вернулся, половины бутерброда уже не было.

— Плохо не будет? — спросил он.

В ответ Беликова рассмеялась и сказала:

— От этого плохо не бывает.