Самуил Гордон - Избранное

Выяснять Симону не пришлось. Вернувшись из театра, он прошел к себе через ее комнату, не затворив за собой дверь. Несколько минут спустя без всяких предлогов вернулся в ее комнату и вновь остался в ней до рассвета. Но в этот раз они всю ночь не спали и в комнате было светло. Сквозь воздушные гардины глядела яркая луна.

— Берегись, Сеня… Смотри не влюбись в меня, — сказала полушутя Найла, чувствуя с закрытыми глазами, как завороженно он разглядывает ее. — Не забывай, что ты женат, у тебя жена и ребенок.

— Найла…

Она открыла глаза.

— Найла, — спросил он тихо, — отчего у вас нет детей?

Найла отвернула от него лицо.

— Вы не хотели или у вас были и… — Симон замолчал. У нее в глазах сверкнули слезы. Он осушил их губами. — Прости… Понимаю, я не должен был об этом спрашивать.

— Что вы понимаете? Что вы вообще можете понимать? Мужчина не может и никогда не сможет в полной мере этого понять. — Перейдя вдруг на «вы», она не думала отдалить от себя Симона. Хотела лишь сказать, что ее слова не относятся только к нему одному, и Симон помял. — Разве вы способны представить, как страшно для женщины, когда у нее отнимают право быть матерью? И вот самое дорогое, что дано женщине и ради чего она, собственно, живет, у меня отняли.

— Кто?

— Мне уже тридцать седьмой год, а я еще не испытала той радости, какую ребенок доставляет своей матери.

— Дети доставляют не только радость.

— Я знаю. Но как ни были бы велики страдания, радость все же перевешивает. Без страданий и забот радость не обходится. Но какое страдание способно сравниться с тем, когда, у женщины отнимают право быть матерью?

— Кто? — спросил сдержанно Симон. — Кто у тебя его отнял?

— Кто? — И, к своему удивлению, Симон услышал. — Я. Моя любовь к нему все перевесила. Все перетянула.

Она зарылась лицом в подушку. Симона вдруг охватило странное чувство к ней, и он не мог понять, жалость это или накатившая вдруг негаданная любовь…

— Сенечка, откуда на экране вдруг взялись черные полосы? Это не из-за антенны? Взгляни, будь добр, и отрегулируй. Ну вот, теперь вообще ничего не видно.

Но экран его памяти, заслонивший Симону экран телевизора после первых же кадров кинокартины, унес его так далеко отсюда, что должно было пройти какое-то время, прежде чем до него дошло, что сказала жена и о чем она просит. Пребывал он там и в те минуты, когда возился с антенной и регуляторами.

— Довольно, вот так хорошо, — остановила его Лида. — Осталось уж немного. Фильм, как мне кажется, чуть растянут. Ты как думаешь, Сенечка?

— Не заметил. — И, присев на прежнее свое место на скамеечке возле супруги, Симон будто вспомнил: — В жизни, родненькая, все тянется много-много дольше.

Несколько минут спустя экран телевизора вновь заслонило экраном памяти, и Симона унесло в комнату с открытым роялем, с воздушными гардинами на окнах, сквозь которые заглядывает с ясного неба полная луна и своим желто-голубым светом зажигает свечи на картинах, развешанных по стенам.

Скорее всего это было чувство жалости. Но не того хотела Найла, заведя с ним странный и неожиданный разговор. Разве она не понимает, что согласись он даже из жалости и сострадания стать ее мужем, это было бы ненадолго. Через год или два он ее бросит. Но Симон чувствовал: предложи ему завтра Найла съехать с квартиры, он уже не сможет, а пришлось бы. Бесспорно, пришлось бы… Первый раз в жизни, в сущности, он почувствовал в полной мере, что такое женщина, и этой женственностью своей она притягивает его к себе все сильней.

Она заметила и открыла в нем это раньше, чем он почувствовал в себе сам, потому, вероятно, и предостерегала его сильно в нее не влюбляться, ибо влечение к плоти иногда пересиливает все остальное…

Молчание длилось довольно долго. Найла будто забыла о нем, и, словно желая напомнить о себе, он, изголодавшийся и истосковавшийся по женской ласке, припал к ее молодой высокой груди.

— Я его сильно любила. — Найла теперь уже сама прижала Симона к груди, не желая, вероятно, чтобы он смотрел на нее. Это мешало бы ей объяснить ему, кто был тот, кто так жестоко наказал ее. Симон первый, кому она рассказывает об этом, от него она не может и не должна ничего скрывать, иначе завтра, и послезавтра, и все остальные дни он будет смотреть на нее и думать про нее, как в первую ночь, когда она оставила его у себя в комнате. — Он не так красив, как ты, в тебя молодая девушка способна влюбиться сразу, хотя никогда, наверное, не будет с тобой счастлива. В такой любви страданий всегда больше, чем радости. И знаешь, что я тебе скажу: лучше испытать такую любовь, чем любовь без страданий и радости. Я изведала и то и другое, но совсем в ином смысле. Познакомилась я со своим мужем, когда была на третьем курсе консерватории. Я ее не закончила, ибо вскоре после нашей свадьбы Амета, так зовут моего мужа, послали на длительный срок за рубеж в научную командировку, и он взял меня с собой. Из-за этого я была вынуждена бросить учебу. Но я не жалею об этом. Великой пианистки из меня все равно не вышло бы.

— Откуда ты знаешь?

— Я не из тех, кто любит себя обманывать. — Найла закрыла ему рот теплыми своими ладонями — пусть, мол, не перебивает. — Амет тоже сильно любил меня и, хотя знал, что то, чего требует от меня, может погубить нашу любовь, скрывать не стал и сказал мне о том до свадьбы. Он не хочет, сказал он, иметь детей. Почему? Отчего? Ответов у него была уйма. Привел даже в пример некоторых своих знакомых. Все женаты, но ни у кого нет детей. Я согласилась, я ведь была очень молода и не понимала, что это значит для женщины. В конце концов, я могла в будущем отказаться от данного слова или, в крайнем случае, разойтись с ним и выйти за другого. Я хоть и не была большой красавицей, но не относилась и к тем, кому нужно искать жениха.

— Тебе и сейчас не нужно.

Найла, словно только в эту минуту заметив свою наготу, натянула до шеи легкое одеяло и, прерывисто дыша, продолжала:

— Но я его очень любила, чтобы такое когда-нибудь могло прийти мне на ум. Моя любовь к Амету перетягивала все. И так мы прожили почти пятнадцать безмятежных лет. Не помню, чтобы мы когда-нибудь всерьез ссорились. Моя любовь к нему, как говорят в таких случаях, делала меня слепой и глухой. Бывало, порой он уезжал в экспедицию на два-три месяца. Но он всегда был спокоен, уверен во мне, и я в нем тоже. С мыслью, что у нас не будет детей, я давно свыклась и перестала терзать себя…

«И вдруг», — чуть не подсказал Симон, почувствовав по тому, как она замолчала, что Найла не знает, как продолжать дальше. Но Найла не сказала ни «и вдруг», ни «внезапно», к чему прибегают в подобных случаях, о чем-нибудь рассказывая. Просто с большим трудом стала произносить слова: